Зеленые тени, Белый Кит

Бог ты мой, подумалось мне, что за пестрая ярмарка черепов, ушей, нижних губ и вздернутых бровей. Тут пляшет паук, там громыхает бегемот, здесь спаниелевы глаза слезятся от ирландского солнышка, собачья пасть разинута в отчаянии от пасмурных дней. Торговец спиртным, не самого крупного калибра, с глазами Адониса, посаженными на пунцовое, словно сваренное на завтрак, лицо, робко поднимался по ступенькам. Вот они – в красных рединготах или черных костюмах, со взъерошенными бровями, втянутыми внутрь ноздрями и челюстями для забивания свай.

Я отшатнулся и пошел посмотреть, как они будут работать локтями в погоне за настоящим шампанским, а не за дешевой шипучкой.

– Кто положил яд сверху, а противоядие снизу?

Но только они узрели Тома собственной персоной, кивавшего таинственному и ужасному, а не прославленному и знаменитому, как тотчас воцарилась тишина.

– Давайте проведем дегустацию, – сказал кто-то. – Сравним старую кислятину с напитком королей.

Том хотел этому помешать, но несколько десятков рук опрокинули стаканы с омерзительным пойлом, чтобы добраться до благородного эликсира для полоскания рта.

Почти все было готово. Кроме убийственного напитка и противоядия к нему были поданы бутерброды с икрой и сырные бисквиты, а потом свадебный торт, который, словно смерзшийся навсегда лед, дожидался встречи с вечностью.

Поскольку он простоял уже восемь дней, его масса и бока затвердели за прошедшую четверть месяца. Торт приобрел свойства диккенсовской мисс Хэвишем из «Больших ожиданий». Когда это выяснилось, об этом по секрету было сказано бессчетное число раз среди дворецких и горничных, которые поправляли свои галстуки и фартуки и осматривали потолок в поисках спасения.

Кто-то чихнул.

На верхней площадке лестницы появилась Лиза, но она только чихнула еще раз, развернулась и убежала. Послышались звуки сморкания: слабое дуновение охотничьего рожка. Лиза вернулась, взяв себя в руки, и чихнула снова, спускаясь по лестнице.

– Хотела бы я знать, уж не фрейдистская ли у меня простуда, – сказала она, пряча нос под бумажной салфеткой.

– Что ты хочешь этим сказать? – Том посмотрел исподлобья.

– Может, моему носу не хочется выходить замуж, – хихикнула Лиза.

– Ужасно смешно. Очень, очень смешно. Если твой нос хочет отменить свадьбу, пусть подаст голос. – Том оскалил зубы точь-в-точь как лошади на дворе в доказательство своего чувства юмора.

Лиза повернулась было, чтобы удрать, но очередной чих пригвоздил ее к месту. Дальнейшее отступление сделали невозможным стучащие по ступеням костыли, промеж которых извивался режиссер в красном рединготе – как клоун, как счастливый охотник, как свихнувшийся гимнаст.

Прыгая сразу через две ступеньки и вихляя длинными ногами, Джон спускался, без умолку болтая и нисколько не заботясь, куда он ставит свои подпорки.

– Чертова «скорая» добиралась целый час, а я тем временем извивался, корчился и вопил так, что за сотню ярдов позахлопывались все окна. Крики мои не прекратились и после шести инъекций. В госпитале доктор посмотрел на меня, перевернул, и – щелк! — хруст в позвоночнике – боли как не бывало, равно как и моих воплей. А потом я начал смеяться, ей-богу.

Отвернувшись от Джона, я пробирался сквозь толпу дегустаторов шампанского.

– Принеси мне бокал, – сказал Джон, – даже два. Привет, Лиза, до чего же великолепно ты выглядишь!

Лиза чихнула.

– Боже, посмотри на свой нос, Лиза, – посочувствовал ей Джон. – Он такой красный, можно подумать, ты пьянствовала дней пять!

Лиза одной рукой схватилась за живот, другой за нос и помчалась вверх по лестнице.

– Огромное спасибо, – сказала Рики на полпути вниз.

– А что я такого сказал? – возмутился Джон. – Куда она побежала?

– Пудрить нос, чучело.

– Где мистер Хикс? – спросил Джон, спасаясь бегством огромными прыжками.

– Привет, привет! – замер он в полупрыжке, чтобы помахать всем окнам вдоль тыльной стены обеденного зала, в которые было уперто десятка два с лишним носов.

Поселяне и злые, нервные, раздраженные домохозяйки пришли в замешательство, не зная, как переварить жизнерадостное приветствие Джона.

Некоторые помахали в ответ. Остальные отвалили от окон, не позволяя Джону обмануть себя обезьяньим протестантским дружелюбием.

– Добро пожаловать! – звал Джон, зная, что им не слышно. – Тут у нас голливудский греховодник, рожден во грехе, живет во грехе и скоро окочурится, корчась во грехе. Заходите!

Кое-кто, должно быть, понял, что он говорит, по движению его губ, потому что не менее полудюжины разгневанных поселян отшатнулись от окон, словно он превратил воздух в серу.

– Выпей это, чтобы продержаться день. – Я подоспел с шампанским.

– Но спасет ли это меня после полудня? – Джон выпил.

– По часу зараз, – сказал я. – Где преподобный? А вот он где. Преподобный!

Преподобный вышел из коридора, благоухая псиной и лошадьми.

– Я был во дворе, сопереживая с ними то, что они участвуют в этом греховном мероприятии, – сказал он и быстро добавил: – О, разумеется, речь не о свадьбе. А об охоте. У всех счастливый вид. Но никто не пригласил лисицу.