Зеленые тени, Белый Кит

Дверь открыла Нора собственной персоной, совершенно голая.

– Герцогиня, вы поспели как раз к шапочному разбору, – возвестила она.

– Ерунда! А ну, сынок, подержи. Это тоже. – И тут герцогиня молниеносно в три приема сбросила с себя одежду прямо в дверях и стала как очищенная устрица.

Я стоял как вкопанный с ее одеждой в руках.

– Ну, парень, настал твой смертный час, – прокаркала герцогиня и преспокойно вошла в дом и исчезла в толпе изысканно одетых гостей.

– Меня побили моим же собственным оружием, – воскликнула Нора. – Что ж, теперь, чтобы выдержать конкуренцию, надо одеться. Жаль, а я так надеялась, что у вас челюсть отвиснет.

– Что вы, она и сейчас у меня еще отвисает, – заверил ее я.

– Идемте, поможете мне одеться.

Мы ходили по спальне, путаясь ногами в ее разбросанной одежде, которая источала тончайший мускусный аромат.

– Подержите мне трусики, я в них влезу.

Я залился краской. А потом разразился хохотом, не в силах справиться с приступом смеха.

– Прошу извинить, – выговорил я наконец, застегнув ей на спине лифчик. – Бывает же такое, еще только вечер, а я вас одеваю. Я…

Где-то хлопнула дверь. Я стал озираться по сторонам в поисках герцогини.

– Исчезла, – пробормотал я, – дом уже поглотил ее.

В самом деле, все, что она напророчила, сбылось; я увидел ее снова только в понедельник, хмурый и дождливый. Она уже не помнила ни как меня зовут, ни моего лица, ни меня самого.

– Боже праведный, – вырвалось у меня, – что это? А это?

Все еще одевая Нору, я подошел с ней к дверям библиотеки.

Внутри все сияло как в ослепительном зеркальном лабиринте. Гости обернулись.

– Вот это, – показала Нора, – русский балет. Только что прибыли. А слева венские танцоры. Божественный подбор исполнителей. Соперничающие танц-банды из-за незнания языка не могут дразниться и ехидничать, вот и приходится им весь свой сарказм изливать в пантомиме. Отойди в сторонку, Вилли, валькирии должны превратиться в девушек с Рейна. А вот эти мальчики как раз и есть девушки с Рейна. Побереги тыл!

Нора оказалась права.

Битва началась.

Нежные, хрупкие лилеи с ревом, рыком, воем и визгом наскочили друг на друга, а потом, обессиленные, расползлись, рассыпались, разбежались по десяткам комнат, десятки дверей залпом захлопнулись за ними. Мерзость стала мерзким альянсом, а мерзкий альянс превратился в горящую, пылающую, пышущую бесстыдством страсть. Хорошо хоть Господь потрудился убрать все это с глаз долой.

Все смешалось в блестящей, сверкающей круговерти писателей, художников, поэтов, хореографов, пронеслись-промелькнули суббота с воскресеньем.

И меня захлестнул телесный водоворот и безудержно понес навстречу унылой реальности понедельника, удручающей, как засидевшаяся в девицах тетушка.

Сколько лет, сколько вечеринок канули бесследно! И вот я снова здесь.

Высится громада Гринвуда, все затаилось.

Музыка молчит. Машины не подъезжают.

«Э, что за новое изваяние там на берегу?» – спросил я себя. – Новое? А вот и нет. Это же…"

Сама Нора. Сидит одна, подобрав ноги под платье, на ней лица нет, и смотрит как завороженная на Гринвуд, как будто это не я приехал, словно и нет меня вовсе.

– Нора?..

Но ее глаза застыли, они видят только замок, его стены, замшелые кровли и окна, в которые глядится бесстрастное небо. Тогда я обернулся и посмотрел на замок.

Что-то было не так. Может, замок осел фута на два? А может, это земля осела вокруг замка и он остался на мели, покинутый, на леденящем ветру? Может, от землетрясения стекла перекосились в рамах и теперь каждому входящему в дом гостю окна корчат рожи и гримасы?

Входная дверь была распахнута настежь. Меня коснулось дыхание дома.

Коснулось едва-едва. Вот так же бывает, проснешься среди ночи и слышишь теплое дыхание жены и вдруг цепенеешь от ужаса, потому что это не ее дыхание, не ее запах! Хочешь растолкать ее, окликнуть. Кто она, что она, откуда? Сердце глухо колотится в груди, а ты лежишь, не можешь уснуть. Рядом кто-то чужой.

Я зашагал по лужайке, и в окнах замка мгновенно ожила тысяча моих отражений, шагающих, чтобы остановиться над головой Норы.

Я и тысяча моих подобий тихо уселись на траву.

Нора, милая Нора, думал я, мы вместе, мы снова вместе.

Тот первый приезд в Гринвуд…

А потом мы виделись изредка, мимоходом, подобно тому как мелькают в сутолоке толпы знакомые лица, как влюбленные, разделенные проходом в электричке, как случайные попутчики в поезде, который свистит, возвещая о скором приближении станции. Мы держались за руки или позволяли своим телам вжиматься друг в друга до боли под натиском толпы, которая вываливается на остановке из битком набитого вагона. А потом, вынужденно, никаких прикосновений, ни единого словечка, ничего – и так годами.