Зеленый Генрих

Значит, оба, старый художник-витражист и барышня из графского замка, разделенные двумя столетиями, черпали из одного и того же источника, и книга эта, должно быть, была очень старой.

Меня поразила навязчивость случая, сверкнувшего мне снова из многоцветного окна, но она меня скорее испугала, чем обрадовала, и у меня защемило сердце; мне стало казаться, что слепое божество случая становится постоянным моим властителем, и я боялся, что этот стишок возвещает мне новое разочарование. Юдифь прочла его, не обратив внимания на картинку, и сказала, улыбаясь:

— Какое красивое стихотворение! Оно, несомненно, говорит правду, надо только верно истолковать его.

Итак, мы отправились в путь, у подошвы той самой невысокой горы отослали экипаж и потихоньку взобрались наверх, та перевал. Там, возвышаясь над всей местностью, росли два могучих дуба, а под ними стояли скамейка и каменный стол, заросший мохом. Еще в древние, языческие времена здесь, говорят, приносились жертвы, позднее было судилище; с тех пор, очевидно, сохранился и этот стол.

Сидя рядом на скамье, в тени широко разросшихся веток, глядели в синюю даль, открывавшуюся со всех сторон. Юдифь положила шляпу и зонтик на стол. Немного погодя, разглядывая стол и слушая мои объяснения о прошлом этих мест, она произнесла медленно и взволнованно:

— Как же это называется в странах, где есть короли, когда их у алтаря венчают на царство?

Я не сразу сообразил, что она хочет сказать, и задумался. Она не сводила глаз со старого каменного стола и даже сняла с него шляпу и зонтик, чтобы я мог яснее представить себе, что она имеет в виду; вдруг я понял и сказал:

— В таких случаях говорят: «Они принимают венец с престола господня!»

Она нежно посмотрела на меня и прошептала:

— Да, говорят так! Знаешь, и мы можем здесь принять с престола господня наше счастье, то, что люди называют счастьем, и стать мужем и женой! Но мы не будем возлагать на себя венец. Мы откажемся от венца, зато будем тем более уверены в своем счастье, которое сейчас, в эту минуту, наполняет нас. Я чувствую, что сейчас ты тоже счастлив!

Я был потрясен и не мог выговорить ни слова. Она же продолжала:

— Слушай, я думала уже об этом в море, во время шторма, когда сверкали молнии над мачтами, волны перекатывались через палубу, а я в смертельном страхе звала тебя по имени. И в последние ночи все снова и снова я думала об этом и поклялась себе: «Нет, ты не свяжешь его жизни ради своего счастья! Он должен быть свободен, и горести жизни не должны больше терзать его. Он достаточно натерпелся на своем веку».

Но я покачал головой и сказал в смущении:

— Я не хочу быть нескромным, Юдифь, но я все же представлял себе все это иначе. Если ты в самом деле так привязана ко мне, почему тебе не жить лучше у меня, чем быть всегда одинокой, одной на свете?

— Там, где ты, там буду и я, пока ты останешься одиноким; ты еще молод, Генрих, и сам себя не знаешь. И все-таки, верь мне, пока мы оба останемся такими, как в этот час, мы будем знать, что близки друг другу, и будем счастливы. Что же нам надо еще?

Я начинал понимать, какие чувства руководят ее словами; она слишком многое видела и пережила на этом свете, чтобы поверить полному и неомраченному счастью. Я посмотрел ей в глаза и, отведя назад ее мягкие каштановые волосы, воскликнул:

— Я же сказал тебе — я твой, и все будет так, как ты захочешь!

Она пылко заключила меня в объятия и прижала к груди своей; потом нежно поцеловала в губы и тихонько промолвила:

— Теперь наш союз запечатлен! Но он не должен связывать тебя, ты и сейчас и впредь будешь свободен!

Так и сложилась наша жизнь. Она прожила еще двадцать лет; я много работал и не был больше замкнутым и молчаливым; кое-чего, что мне было по силам, я сумел достичь на своем поприще, и всегда она была рядом со мной. Я переезжал с одного места на другое, и она порою следовала за мной, порою оставалась на прежнем месте; но мы виделись с нею так часто, как нам этого хотелось. Иногда мы встречались ежедневно, иногда раз в неделю, иногда и раз в год, — смотря по тому, как складывались обстоятельства; но всякий раз, когда мы встречались, будь то каждый день или раз в год, встреча эта была для нас праздником. А если меня одолевали сомнения или душевный разлад, стоило мне только услышать ее голос, и я сразу находил успокоение, словно я слышал голос самой природы.

Она скончалась во время смертоносной детской эпидемии, охватившей жилища бедняков. Ее деятельные руки не могли остаться безучастными, и она бросилась в дом, переполненный больными детьми, презрев запреты врачей. Не случись этого, она бы прожила еще не менее двадцати лет и всегда была бы утешением и радостью моей жизни.[230]

Однажды я подарил Юдифи рукописную книгу о моей юности, доставив ей большую радость. Согласно ее последней воле, я после ее смерти получил свою книгу назад и добавил эту последнюю часть, чтобы еще раз пройтись по старым зеленым тропинкам воспоминаний.

Примечания