Зеленый омут

– Что, Никита?

– Они все знали Горского!

– Ну и что? Горский – искусствовед, бизнесмен, его многие знали!

– Да. Но только эти люди знали его близко! И еще одно – у Горского есть медальон! А Корнилин этот медальон нарисовал на своей картине!

– Хорошо. У нас два интересных факта – Горский и его медальон! Как ни крути, а больше ничего не вырисовывается! Богдан мог пострадать из-за того, что слишком приблизился к Горскому и Алене.

– Знаете, что мне кажется странным? – Вадим, не отрываясь, смотрел на огонь. – Как такой человек как Горский мог оказаться в святой обители? Он жестокий, умный и крутой мужик: циничный, расчетливый, безжалостный. И вдруг – монастырь? Не вяжется!

– Так у него жена погибла! – возразил Никита, понимая, что Вадим отчасти прав.

– Ну и что? Кто из твоих знакомых отправился в монастырь грехи замаливать оттого, что кто-то из близких умер?

Все молчали. Таких знакомых ни у кого не нашлось.

– Да, странно, – согласился Сиур. – Монастырь – это уж слишком! Что-то в этом деле еще есть, чего мы не знаем.

– Богдан говорил, что есть тайна, которую он не может мне сказать. Может, это как раз то…

– Мы, к сожалению, уже не сможем его расспросить.

Разговор окончился далеко за полночь. Все трое пришли к единому мнению – предпринять можно две вещи: еще раз поговорить с Горским и найти человека, который, возможно, убил Алену и Богдана. Оба шага уже делались, и безрезультатно. Но кто сказал, что все получится с первой попытки?

– Кстати, – поинтересовался Сиур, – никто не знает, медальон все еще у Горского? И еще – сам Горский все еще жив? Если жив, то почему?

На эти вопросы ответов тоже не оказалось. Кажется, снова придется ехать в Харьков. Сиур подумал, что сможет заодно взять с собой бабушку Элины. Вадим предложил ему ключи от квартиры Богдана.

– Живи, сколько надо! Только будь осторожен. Чертовщина какая-то происходит вокруг!

С таким выводом никто не стал спорить.

Над святой обителью на ярком холодном небе высоко стояло солнце, по косогорам шумели сосны, теряясь вершинами в небесной синеве. Внизу неслышно и величаво текла река, омывая желтый песчаный берег. Над луковицами храма жарко горели золотые кресты.

Сергей шел, ничего не видя вокруг, не замечая этой непередаваемо-печальной осенней красоты. Он думал о Лиде, о том, что впервые не испугался ее, что туманный призрак больше не вызывает у него панического ужаса. Наоборот, ему захотелось вновь увидеть ее, поговорить с ней, расспросить о том, что произошло тогда в лесном доме, что заставило ее так поступить. У него появилась непонятная ему жажда слышать ее тихий, теряющийся в звуках окружающего мира, голос, оправдаться перед ней, просить прощения…Заслуживает ли он прощения? Заслуживает ли он того, чтобы она согласилась выслушать, понять?

На голых почерневших осинах кое-где задержались ярко-лимонные листы, вспыхивая в лучах солнца, которое почти не грело, а только подкрашивало золотом увядающее великолепие осени, ее последний прощальный привет.

На покосившихся крестах монастырского кладбища позванивали металлические венки, по ржавым кованым оградам, громко каркая, расселись вороны. С ясного, казалось, неба неслышно слетал переливающийся на солнце снег, тихо опускаясь на твердую от ночного заморозка землю.

Сергей увидел дубовую скамейку, недавно поставленную тут молодыми послушниками. Захотелось отдохнуть от всего, – от яркого и холодного неба, от собственной вины и нечистой совести, от тяжелых, нескончаемых снов, развязка которых все не наступала, от страшных воспоминаний, от какого-то полного внутреннего крушения, превратившего налаженную, обеспеченную, полную удовольствий жизнь в груду обломков…

Как всегда в мгновения невыносимой боли, он потянулся рукой к медальону. Золотая подвеска ответила теплой нежностью, невыразимой, как потайные движения души.

Горский проснулся сегодня утром и обнаружил, что медальон исчез. Благо, в келье искать его долго не пришлось – вещица лежала в ладанке под образами, игриво поблескивая густым старинным золотом. Сергей вздохнул с облегчением.

– Опять ты за свое! – обращался он к украшению, словно оно было живым. – Что ж ты меня так пугаешь?

Вот и сейчас он трогал подвеску, словно руку любимой женщины, и думал о Лиде. Почему снова о ней? Какой-то поэт называл плывущие по небу облака «грустью влюбленных»…Почему он думает об этом? Почему хочется плакать от необъяснимой грусти, вспоминая ее легкую фигурку в пустоте храма?

– Я жил среди теней, – внезапно подумал он, – принимая их за живых людей!.. Я ловил ускользающее счастье, которого не мог найти в том, придуманном мной мире. Что же теперь? Я гоняюсь за тенью среди живых? А она ускользает от меня, словно далекое облако…Какой бред! Я схожу с ума? Существует ли где-нибудь бальзам от черной тоски?

В глубине дубовой аллеи, вся в сверкании золотого снега появилась фигурка девушки, в длинном пальто и шарфе. Под каблуками ее сапожек похрустывали мерзлые листья.

– Призраки приходят неслышно, как туманный сон, – сказала она.

– А под твоими ногами хрустят листья!