Земли семи имён

– Навсегда ты души моей властитель. И ты, и отец твой… Да только любовь моя ни мне, ни кому другому счастья не приносит. Идите. А я закончу здесь последнюю свою работу… а там увидим, куда игла выведет.

Кивнул князь, обнял её, шагнул уж было за порог, да только не вытерпела, спросила всё-таки:

– Отчего сказал, что уходишь? Зачем Алию привёл, коли знал, что мёд-отворот своего часа дожидается?

– Оттого и привёл, чтобы ты его истратила, чтобы никому больше горя не принёс. Моё счастье не отвернулось; настоящая да живая любовь разве травами лечится? А ты своё не торопи, реки не торопи, ветра не торопи, шей, да помни, что любви не сшить…

Глядит Альга на него, а перед ней словно прежний князь стоит, уже сединами убелённый.

А потом и его не стало – исчез за порогом. И такая тоска на плечи легла, виски сдавила, глаза застлала, что разом все травы, нити да колдовство развеялись. Солнце ушло из горницы впервые за долгие луны, лес остыл да затих, и холодная серебряная волна времени покатилась по полу колючими иглами.

Подняла голову, поглядела на порог – снова князь её покинул. Вскинула было руку вслед – остановить, удержать, ото всех бед огородить! – да только в палец невидимая игла впилась, и боль, кровь отрезвили.

Отпусти, Альга. Твой, да не для тебя. Заканчивай шитьё да уходи из этой земли, где что себе, что другим одно горе от твоей ворожбы. Застыла ты здесь в одном времени, в одной любви, которая никогда не дастся.

Здесь не постареешь и в тысячу лун, будешь, как прежде, души шить, травы собирать, в тихой горнице засыпать, тоскуя. Князь твой в новых и новых обличьях возвращаться станет. Удержать попробуешь – погубишь, а отпускать – больно, больно игла колет в ту прореху на сердце, что не только у травяных кукол, но и у людей оставлена. Этой-то прорехой беззащитной и счастливы, и любить умеем, и плакать…

Удерживать – гибельно, отпускать – больно. Так и будешь в этой земле маяться. Доля такая у синего твоего шара в этой земле, швея! Так завершай вышивку, вяжи узел последний, затягивай туже да заканчивай эту сказку!

Ну. Принимайся же за шитьё. Шей.

Часть IV. Ветры в поле

1. Осень кончается. Время убегать

За корягой пряталось существо.

Хцеф не пришпорил лошадь: существо легко спугнуть, а оно могло оказаться и человеком. Лошадь, на которой он ехал через лес, была быстрой, поджарой, она бы вынесла двух седоков до прихода зимы. Но если там притаился грвец, следовало держаться от него подальше. Грвецы хитры во всякое время года.

Хцеф подъехал к прибрежным кустам. Ручей круто заворачивал за корягой. Над водой стоял белёсый туман, пахло плесенью. Существо сидело тихо.

Лошадь подошла ближе и не шарахнулась. Значит, не грвец.

Хцеф с холмов Сажи спешился и шагнул к худой девушке в лохмотьях.

– Некогда разговаривать. Если хотите спастись, садитесь на лошадь впереди меня. До зимы несколько часов. Мы успеем уйти из низины.

Девушка молча поднялась и поставила ногу в стремя. Прежде чем влезть на спину Акварели, она на мгновение замерла, прислушиваясь. А затем кивнула Хцефу и устроилась впереди него. Её каштановые волосы пахли горячей дорожной пылью, будто не сидела у коряги во влажном осеннем лесу, а гуляла среди жаркого, налитого солнечным звоном поля.

Несколько минут они скакали в молчании. Лесные коридоры расходились от тропы, дразня путаной сетью. Бледно-алое солнце за спинами стремительно заходило; четверть часа – и листья обратились червлёным золотом.

– Осень кончается, – молвил Хцеф. Нежданная спутница промолчала.

Темнело.

– Разведи огонь, – попросил он. – Грвецы набегут – не отобьёмся.

Молчунья кивнула: её волосы коснулись его лица.

Секунду спустя позади вспыхнул огонь.

А девушка попалась не простая – подковала огнём лошадь! Теперь тропа, по которой они скакали, пылала, а Акварель оставляла за собой искрящий рыжим пламенем след.

Грвецы от таких держатся подальше.

Лошадь неслась вскачь. Зима стремительно наступала; огонь ещё отгонял грвецев, но рассеять сумерки уже не мог. Лес просыпался.

Медленно, тягуче выходили из-под земли корни, покрывались изморозью травы. Огонь под копытами ослабел, последние рыжие искры смешались с первым снегом. Зима наступила. Зима – время грвецев и химер.

Час спустя Акварель вынесла седоков к перепутью. Посреди троп замер чёрный грвец.

– Не бойся, – велел Хцеф. – Он не тронет.

– Откуда тебе знать?

Так он впервые услышал голос своей спутницы.

– Это дозорный, мелкий и голодный. Смотрит, куда мы свернём.

Он тронул поводья, и лошадь послушно пошла прямо. На грвеца Хцеф не смотрел – не глядела на него и девушка.

Деревья оплетал мороз, по обочинам летели колючие травы. Приметив густую сеть корней, взмывших высоко к кронам, Хцеф подвёл лошадь под их сень и спешился. Спутница его, замёрзшая и усталая, тревожно дремала. Хцеф раскрыл притороченную к седлу сумку.

– Возьми.

Девушка открыла глаза, но не взяла протянутый плащ, а бросила позади.