– Сложная технология. Для больших расстояний с минимальной возможностью техподдержки… Рельсы лучше.
– А надежнее всего пешком ходить! Я бы сама сегодня топ-топ по тоннелю, «здрасьте, Господь в помощь». Сорок километров до Второй Доммы это… ну, пять часов трусцой.
– Ты скафандр примеряла? Он почти семнадцать кило весит. Посмотрел бы я на тебя через два часа такой трусцы.
– Эй, давайте подходите за запеканкой и по столам расходитесь! Кое-кто тут пытается работать и уже спать хочет!
Вечером девочки, как обычно, прибрались, заплели ночные косы, помолились. Игрек смотрел в потолок, ниточка слюны стекала по щеке. Когда Аля присела рядом, он долго смотрел ей в глаза.
– Ая, – сказал он, – лулу тя. Лулу тя оннь. Не пач.
– Я не плачу, – удивилась Аля. – Чего мне плакать, Игрек?
– Зата не пач. Лулу тя.
– Я тебя тоже люблю. – Аля его обтерла, поцеловала, недоумевая. О чем это она будет завтра плакать?
Спать не хотелось, а в коридоре слышался голос матушки Есении, выйдешь – наругает. Аля вылезла из окна в сад, побрела вокруг длинного дома.
– Заручусь с тобой, если первой женой возьмешь, – послышался из-за дерева голос Анфисы. – А вторую не раньше чем через год.
– Обещаю, – хрипло ответил Ефим. Аля шагнула вперед, пару секунд смотрела, как они целуются – не в щеку, а по-настоящему. Глаза у Ефима были закрыты, потом он их открыл и Алю увидел, вздрогнул, отодвинулся от Анфисы.
– Чудная ночь, – светским тоном сказала Аля, надеясь, что голос не дрожит. Повернулась и побежала со всех ног, сердце так стучало, что непонятно было, бежит ли за нею Ефим или так и стоят с Анфисой у дерева и смеются. Остановилась у кромки воды, тяжело дыша. Никто за ней не гнался. Слезы из глаз брызнули – Игрек как знал, что ее что-то расстроит, иногда казалось, что дар у него от Иисуса, как у старинных блаженных.
Вода плеснула невдалеке, в красноватом ночном свете Карлика из моря вышла одна из матушек – в теле длинном и гибком, с мощными плавниками, двумя щупальцами по бокам и двумя короткими ногами в задней части. Опираясь на них и на щупальца, матушка двигалась с неожиданной грацией. Есения присматривала за порядком, Сусанна не любила воду и по своей воле бы не полезла в море ночью, значит, – Павлина.
– Матушка Павлина. – Аля поклонилась, двинулась навстречу. – Мне не спится.
– Немудрено, – отозвалась Павлина, повернула окуляры на Алю, замолчала. На внешнем экране при этом лицо было спокойное, приветливое, будто вот-вот матушка спросит, как день прошел и отчего глаза красные. Но Аля чувствовала, как к ней протянулась ниточка, дрожащая от тревоги.
– Запоминай код убежища, – сказала матушка невпопад, показала цифры на экране. – Повтори.
Аля повторила. Потом еще раз. Потом повторила последовательность задраивания люков. Потом – коды доступа в систему. Потом – самый страшный код, канала связи с отцом Яромиром на орбите.
– Матушка, зачем мне все это? Почему?
– По кочану, – сказала Павлина, и сквозь электронную бодрость Але послышалась усталость. – И по капусте. Завтра открываем ворота.
– Разве это не радостно, матушка? Разве там, во Второй Домме, не такие, как мы, не часть нашей церкви, так же живущие по Писанию и догмам Иисуса? И, в конце концов, разве вы не связываетесь каждую неделю по радио? Батюшка Алексей спокоен и радостен, а ты… вон девятилетки в моем классе тоже переживают, что на них напрыгнут оборотни с клыками…
– Клыки – это не страшно, – сказала Павлина, внимательно наблюдая за точкой в небе, черной на темно-сером. – Страшно то, как люди могут лгать. И как ложь меняет реальность.
– Что это? – спросила Аля, прищуриваясь. – Птица? Кто-то из воронов?
– Нет. Это над Доммой, снаружи. Плохо вижу, подводные окуляры не фокусируются… Но, кажется, это бот. – Павлина растерянно потерла щупальца. – За нами следят.
Уже засыпая, Аля думала, что Первая Домма сейчас как женщина – ждет, волнуется, боится. А Вторая в мужской позиции – достигает, тянется, власть имеет.
«Хотя у нас тоже есть власть – не открыть ворота, например, – думала Аля. – Вот возьмем и не откроем!»
Анфиса в своем углу комнаты храпела тихо и торжествующе. Аля показала ей язык в темноте и начала сочинять стихотворение: «Нет, ты не разбил мне сердце, это боль единоверца», никому в особенности его не адресуя.