Читаем Земля полностью

– Так и вся викторианская готика, – сказал я вдумчиво, – реакция на пессимистическую философию толкователей уныния – того же Шопенгауэра или упомянутого вами Кьеркегора… – Мне ужасно нравилась неспешная учёная интонация, с которой я произносил эти имена. – Как только подвергается критике учение о бессмертии души, сразу возникает идея консервации тела. Поэтому литература девятнадцатого века и кишит историями о живых мертвецах. Я бы даже сказал, безымперативных… – и посмаковал слово точно так же, как отец в памятном мне разговоре с Алиной, – безымперативных живых мертвецах. Все эти Франкенштайны и Дракулы – результат возникшей в христианском обществе биоэтической проблемы, что делать с живым и неодушевлённым телом…

С тихой гордостью мне думалось, что никогда ещё я не был так обжигающе умён. Поразительно, как легко находились нужные слова. Речь текла без зажимов и раздумий. И пускай во всём этом преобладал вольный копипаст из Алины, но ведь его тоже нужно было и вспомнить, и применить. Я и сам недоумевал. Ведь не коньяк же раскрепостил мой речевой аппарат? А может, сама кладбищенская ноосфера неслышно суфлировала мне.

– Всякий труп, как и ваш бобок, есть слово, утратившее значение, форма без содержания. Поэтому на кладбище не смерть, а сплошной формализм, созданный живыми вокруг непостижимого таинства. А смерть, как я уже говорил, снаружи всех измерений…


Тогда же я и обратил внимание, что творится нечто чрезвычайно странное. Точнее, это “нечто” явно подкрадывалось исподволь, а к определённому моменту просто окрепло и проявилось осязаемо.

Началось с довольно предсказуемой тоски, прихватившей за сердце невидимой пятернёй. Мне поневоле вспомнился вечер в гостях у отца, когда я впервые увидел Алину. Поболело и отпустило. Потом шум и рябь в голове, которые я списывал на выпитый натощак коньяк, вдруг пришли в движение. Обстановку за столом тряхнуло, она поползла, как если бы я сидел в неподвижном вагоне, а на соседних путях в разных направлениях тронулись поезда.

Ощущение вестибулярно-оптической неразберихи быстро пришло в статичную норму. Но зато проклюнулась вонь. На самом деле она присутствовала и раньше, ещё до того, как Денис Борисович спросил меня про рытьё могил. Такая едва уловимая, как выдох несвежего рта по соседству, вонь. А теперь я поймал носом устойчивый душок, словно от протухшего яйца.

– Но “Бобок”, разумеется, шире готической декадентской фантасмагории или же фельетоноподобного образчика социальной сатиры, – вдохновенно вещал Денис Борисович. – Говорящие мертвецы – отнюдь не пародия на современников. В рассказе мы наблюдаем полный расфокус христианской картины мира у героя, потерявшего связь с трансцендентным. Он больше не замечает приметы канонического бессмертия, потому что ему открылась бездна мёртвой телесности. Наступившая смерть заставила кладбищенских покойников осознать тело, но никак не душу. Точнее, душа и оказалась в итоге телом, которое ожидает осмысленное гниение и исчервление.

– По поводу говорящих мертвецов… – спеша и волнуясь, проговорил Глеб Вадимович. Вид у него был страдальческий и высокомерный, как у человека, вынужденно мечущего бисер, а сама фраза производила впечатление вызубренной. – Труп есть отсутствие речи, но присутствие языка. Эта семиотическая дихотомия превращает труп в новый концепт смерти, которая прежде не имела пространственного и временного означаемого, но теперь обрела в языке – безмолвный труп и говорящее о смерти тело. Молчание становится говорением, и мертвец, по сути, сам становится универсальным языком, а кладбище – полифоническим текстом!

– Кладбище мёртвых языков, хе-е!.. – на удивление уместно прокомментировал Гапон, пряча блокнот в карман пиджака, висящего на спинке стула.

Денис Борисович кивнул им обоим, Гапону и Глебу Вадимовичу:

– Но герой Достоевского, а точнее, герой парадигмы модерна – это человек, выражаясь словами Бердяева, раненный христианством. И в его пусть и расхристианизированной картине мира ещё присутствует тревожная нерешённость относительно трансцендентного. В нём уже нет веры, но ему доступны мистический опыт и религиозное переживание, которые в принципе возможны исключительно в реальности, покинутой Богом. Помните, в самом начале нашей дискуссии Аркадий Зиновьевич намекнул вам о Грузии и Джорджии?

– Да разве они кого-то слушают, кроме себя?! – хмыкнул польщённый Гапон. – Они ж уверены, что умнее всех!..

– Две Грузии, – нехотя промямлил в сторону Глеб Вадимович, – две мёртвых имманентности, к-хм…

Денис Борисович одарил его благосклонным взглядом и снова обратился ко мне:

– Вообразите, какой путь проделал танатологический дискурс от расхристианизированного “бобка” до десакрализованной мёртвой имманентности. Итак, человек больше не способен находить смыслы ни в распятом Логосе, ни в примордиальной гармонии, хотя по-прежнему находится в западне греческой онтологии…

– А почему именно греческой? – спросил я.

Перейти на страницу:

Все книги серии Премия «Национальный бестселлер»

Господин Гексоген
Господин Гексоген

В провале мерцала ядовитая пыль, плавала гарь, струился горчичный туман, как над взорванным реактором. Казалось, ножом, как из торта, была вырезана и унесена часть дома. На срезах, в коробках этажей, дико и обнаженно виднелись лишенные стен комнаты, висели ковры, покачивались над столами абажуры, в туалетах белели одинаковые унитазы. Со всех этажей, под разными углами, лилась и блестела вода. Двор был завален обломками, на которых сновали пожарные, били водяные дуги, пропадая и испаряясь в огне.Сверкали повсюду фиолетовые мигалки, выли сирены, раздавались мегафонные крики, и сквозь дым медленно тянулась вверх выдвижная стрела крана. Мешаясь с треском огня, криками спасателей, завыванием сирен, во всем доме, и в окрестных домах, и под ночными деревьями, и по всем окрестностям раздавался неровный волнообразный вой и стенание, будто тысячи плакальщиц собрались и выли бесконечным, бессловесным хором…

Александр Андреевич Проханов , Александр Проханов

Проза / Современная русская и зарубежная проза / Современная проза
Борис Пастернак
Борис Пастернак

Эта книга – о жизни, творчестве – и чудотворстве – одного из крупнейших русских поэтов XX века Бориса Пастернака; объяснение в любви к герою и миру его поэзии. Автор не прослеживает скрупулезно изо дня в день путь своего героя, он пытается восстановить для себя и читателя внутреннюю жизнь Бориса Пастернака, столь насыщенную и трагедиями, и счастьем.Читатель оказывается сопричастным главным событиям жизни Пастернака, социально-историческим катастрофам, которые сопровождали его на всем пути, тем творческим связям и влияниям, явным и сокровенным, без которых немыслимо бытование всякого талантливого человека. В книге дается новая трактовка легендарного романа «Доктор Живаго», сыгравшего столь роковую роль в жизни его создателя.

Анри Труайя , Дмитрий Львович Быков

Биографии и Мемуары / Проза / Историческая проза / Документальное

Похожие книги

Последний рассвет
Последний рассвет

На лестничной клетке московской многоэтажки двумя ножевыми ударами убита Евгения Панкрашина, жена богатого бизнесмена. Со слов ее близких, у потерпевшей при себе было дорогое ювелирное украшение – ожерелье-нагрудник. Однако его на месте преступления обнаружено не было. На первый взгляд все просто – убийство с целью ограбления. Но чем больше информации о личности убитой удается собрать оперативникам – Антону Сташису и Роману Дзюбе, – тем более загадочным и странным становится это дело. А тут еще смерть близкого им человека, продолжившая череду необъяснимых убийств…

Александра Маринина , Алексей Шарыпов , Бенедикт Роум , Виль Фролович Андреев , Екатерина Константиновна Гликен

Фантастика / Приключения / Детективы / Современная русская и зарубежная проза / Прочие Детективы / Современная проза
Ханна
Ханна

Книга современного французского писателя Поля-Лу Сулитцера повествует о судьбе удивительной женщины. Героиня этого романа сумела вырваться из нищеты, окружавшей ее с детства, и стать признанной «королевой» знаменитой французской косметики, одной из повелительниц мирового рынка высокой моды,Но прежде чем взойти на вершину жизненного успеха, молодой честолюбивой женщине пришлось преодолеть тяжелые испытания. Множество лишений и невзгод ждало Ханну на пути в далекую Австралию, куда она отправилась за своей мечтой. Жажда жизни, неуемная страсть к новым приключениям, стремление развить свой успех влекут ее в столицу мирового бизнеса — Нью-Йорк. В стремительную орбиту ее жизни вовлечено множество блистательных мужчин, но Ханна с детских лет верна своей первой, единственной и безнадежной любви…

Анна Михайловна Бобылева , Кэтрин Ласки , Лорен Оливер , Мэлэши Уайтэйкер , Поль-Лу Сулитцер , Поль-Лу Сулицер

Проза / Современная русская и зарубежная проза / Самиздат, сетевая литература / Фэнтези / Современная проза / Любовное фэнтези, любовно-фантастические романы / Приключения в современном мире
Армия жизни
Армия жизни

«Армия жизни» — сборник текстов журналиста и общественного деятеля Юрия Щекочихина. Основные темы книги — проблемы подростков в восьмидесятые годы, непонимание между старшим и младшим поколениями, переломные события последнего десятилетия Советского Союза и их влияние на молодежь. 20 лет назад эти тексты были разбором текущих проблем, однако сегодня мы читаем их как памятник эпохи, показывающий истоки социальной драмы, которая приняла катастрофический размах в девяностые и результаты которой мы наблюдаем по сей день.Кроме статей в книгу вошли три пьесы, написанные автором в 80-е годы и также посвященные проблемам молодежи — «Между небом и землей», «Продам старинную мебель», «Ловушка 46 рост 2». Первые две пьесы малоизвестны, почти не ставились на сценах и никогда не издавались. «Ловушка…» же долго с успехом шла в РАМТе, а в 1988 году по пьесе был снят ставший впоследствии культовым фильм «Меня зовут Арлекино».

Юрий Петрович Щекочихин

Современная русская и зарубежная проза