Земля

Алина и вправду оказалась ходячим (лежачим, сидячим) каталогом татуировок всех мастей. На правом плече, худеньком и костистом, щерилась кошачья морда с вытекшим глазом. На другом плече, заключённые в условный ящик, сплелись в клубок инь-ян чёрный кот и кошачий скелет; коробку венчало: “Schrödingers cat”. Сгиб локтя обвивала полоска сероватого бинта, протёкшего бурой кровью.

Прочие татуировки беспорядочно местились по всему телу: штрихкод, маленькая лиловая свастика, вереница спешащих муравьёв, сыплющиеся семечки подсолнуха. Особо тронул меня белый кролик – опознавательный знак на лопатке тусовщицы из фильма “Матрица”. Я подумал, что Алина когда-то набила его первым, а уж потом замусорила кожные покровы мрачным и беспорядочным вздором, полным тоски и висельного юморка…

Помню, Алина склонилась надо мной, и золотая нитка с крестом, похожим на цветик клевера, свесилась с её худенькой шеи – пушкинская цитата о золотой цепи “на дубе том” – на жилистом моём дубке. А я лежал на спине, будто плыл, прислушивался всем телом к ласке, которую мне дарил нежный Алинин рот.

Слушал, как капли, одна за другой, клюют жестяной карниз. Трогал закрахмаленные ещё с прошлой ночи кляксы спермы на простыне. Жёстким, точно свиное ухо, был и угол пододеяльника, которым Алина вытирала заляпанные мной живот и бёдра…

– Может, выключишь наконец свет, – попросила. – По глазам же бьёт… – она даже прикрыла лицо ладошкой, хотя люстра в комнате была тусклой. Из трёх сорокаваттных миньонов два перегорели, работал один, дающий даже не свет, а слабосильную, оранжевую дымку, кирпичного цвета взвесь. Я давно собирался купить новые лампочки, но всё забывал заглянуть в хозяйственный магазин.

– Хочу видеть тебя, – восторженно ответил я. – Каждую секунду видеть, рассматривать!

Алина поглядела с жалостливым недоумением:

– Чему ты так радуешься, дурачок?

– Тебе радуюсь, – я блаженно ответил. – Я люблю тебя.

Она шёпотом засмеялась:

– Меня глупо любить.

– Почему?

– Потому что я стерва.

Так хотелось выглядеть в её глазах взрослым, рассудительным:

– Был фильм советский, назывался “Экипаж”, про гражданских лётчиков.

– Помню. И что?

– Там жена одного из пилотов вела себя со своим мужем очень стервозно, а вот с новым оказалась покладистой.

– Ах, вот оно что, – Алина снисходительно улыбнулась. Красивая бровь выгнулась тугой скобочкой: – Боюсь, ты не знаешь, что такое стерва.

– Ну как же не знаю… – я чуть задумался, подбирая слова. – Капризная, злая, ненадёжная…

Алина всякий раз качала головой. Потом сказала:

– “Стерва” в первичном семантическом значении – это труп животного, скота. Как там в словаре у Даля: “Ныне корова, завтра стерва”. Ты думаешь, я взбалмошная, недобрая, подлая? Вовсе нет, я просто околевшая тварь, – произнесла смакуя. – Дохлятина и падаль. Коровья покойница.

Я провёл по её худенькому животу, по рёбрам, бёдрам, изрисованным вычурной мертвечиной.

– Ну какая же ты корова, – произнёс я с терпеливой нежностью. – Ты прекрасная царевна.

– Только немного мёртвая… – Она свесила руку с кровати, на полу лежали пачка сигарет и зажигалка. – И что нужно сделать с мёртвой царевной?

– Оживить поцелуем, – я приподнялся на локтях, потянулся к ней.

Алина ленивым движением руки опрокинула меня обратно. Встала с дивана. Закутанная в одеяло, прошлёпала к балкону. Почиркала зажигалкой, издавшей какой-то жалобный воробьиный щебет.

– Мёртвую царевну следует похоронить… Может, хоть ты это сделаешь? Разве не за этим я вытащила тебя из Рыбнинска?

Из открытой балконной двери тянуло табачным дымом и замогильным (увы, постановочным) холодом…

*****

Алина лежала, подтянув до подбородка одеяло – ещё дополнительно подоткнула его с боков, возможно, для того, чтобы было похоже на саван…

– Прячешься? – спросил я. – Почему?

– А зачем ты на меня пялишься?

– Хочу всё видеть…

– Володя, – сказала с усмешкой, – американские кинополицейские, когда оцепляют место преступления, говорят случайным зевакам: “Проходите, здесь не на что смотреть!” Так и со мной.

– Но разве татуировки делают не для того, чтоб другие их разглядывали?

– Конечно же нет. Был такой фильм, может, ты видел, назывался “Мементо”. Там персонаж страдал расстройством памяти, и татуировки для него были необходимостью, деловым органайзером.

– Смотрел! Прикольный фильм, – обрадовался я. – Вот мне поэтому и интересно: что боишься забыть ты? К примеру, что означают слова “песок засыпал снег”? Если не путаю, они здесь… – я взялся за её укутанную лодыжку.

– Как же тебе объяснить-то… – задумалась. – Это формула отрицания времени, что ли… Разрушение каузальности, богохульство…

Алина не щадила меня и часто использовала слова, смысла которых я не знал.

– Что такое каузальность? – я предпочёл сразу уточнить, чтобы не громоздить за спиной неясности.