Тело, найденное слугами, пришедшими за своей тяжело израненной хозяйкой, оказалось шестидесяти футов в длину от плеч с огромными кожистыми крыльями до конца щетинившегося шипами хвоста. Даже истерзанное в схватке, мертвое чудовище выглядело таким изящным и таким смертоносным, что мало кто решался приблизиться к нему. У него было множество заостренных голов, и каждая из них заканчивалась клювом, похожим на птичий, но длиной равнявшимся росту высокого мужчины и усеянным множеством острых, похожих на акульи зубов; а глаза были белыми пятнами без какого-либо подобия зрачка. Даже жрецов кидало в дрожь, когда им приходилось по каким-то причинам оказываться рядом с мертвым страшилищем.
А этот ночной червь казался меньше других, но зато обладал чудовищными челюстями. Они, жадно щелкая, тянулись к Эмбре, и влечение, которое испытывала к девушке эта тварь, нисколько не походило на любовное.
Если, конечно, не считать любовью стремление пожирать свежеубитых, залитых еще дымящейся кровью волшебниц.
Владычица Самоцветов сплюнула в ладонь и, запинаясь, произнесла слово власти, которое она надеялась не применять еще многие и многие годы. Оно эхом разнеслось вокруг, а девушка резко взмахнула рукой и швырнула капли своей слюны в одну из раззявленных глоток. В то же мгновение по всему ее телу разлилась болезненная слабость, причиной которой, как она хорошо знала, послужило использование именно этого заклинания, и волшебница громко застонала.
В это мгновение к ней метнулась еще одна голова; громко клацнули темные зубы. Эмбра из всей силы оттолкнула ее, бросилась в сторону и, отчаянно дергаясь и извиваясь всем телом, покатилась по груде щепок. Ветви хлестали ее кожу, как языки пламени, и от этой боли подступавшая к горлу тошнота исчезла как не бывало.
Ночной червь, во чреве которого начало действовать заклинание, забился в конвульсиях, отчаянно выбрасывая во все стороны длинные черные шеи. Эмбра откатилась подальше и сквозь стиснутые зубы прошипела еще одно, последнее слово, которое должно было довести ее магическое действо до конца.
Ночь взорвалась, рассыпавшись крупным дождем яростного колдовского пламени и клочков погибшего чудовища. Покрытая густой росой земля сотряслась. Поблизости испуганно вскрикнули двое мужчин.
Кровь забрызгала все ближние деревья и капала с листьев, громко шлепая по земле. Сырое дерево и обрывки плоти, шипя, тлели в угасавшем пламени, а черные капельки, разлетевшиеся после взрыва, оседали на спутанных ветвях и одежде троих беглецов. Из тех мест, куда попадали капли, поднимались тонкие струйки дыма.
Владычица Серебряного Древа дымящимся лоскутом ночной рубашки стряхнула с ноги чуть выше колена крупный горящий клок. Судорожно хватая ртом воздух, она попыталась загнать обратно подступавшую к горлу рвоту… и каким-то образом ей это удалось.
— Змея в Тенях! — устало, почти не повышая голоса выругалась она (это было самое крепкое выражение из всех, употреблявшихся в Долине).
Освободившись от воткнувшегося в кожу острого как кинжал обломка ветки — Эмбра просто выдрала его вместе с клочком кожи, оставив на ребрах кровоточащую ссадину, — она раз жадно глотнула холодного ночного воздуха, несколько раз моргнула и взглянула в глаза Хоукрилу Анхару.
Волосы латника тлели в тех местах, на которые попала кислотная сукровица ночного червя, а на его покрытом каплями пота и пятнами копоти лице застыло выражение благоговейного ужаса. Краер, так же как и оба его спутника облепленный ошметками внутренностей монстра, встал рядом с другом и, не говоря ни слова, протянул Эмбре темный сверток, в котором она узнала свою одежду, положенную в мешок.
— Потом, — огрызнулась она и повелительно взмахнула рукой вдоль просеки, проделанной в лесу ее первым заклинанием. Когда ни один из мужчин не пошевелился, она проворчала нечто невнятное и заковыляла вперед в одиночестве. Эти двое были не героями, а парой остолбенелых идиотов…
— Может быть, вы что-то не поняли в словах «целая и невредимая»? — мягким тоном спросил барон Серебряное Древо, отводя холодный взгляд от движущегося изображения под потолком. Трое волшебников разом подняли на него глаза, и на их потных лицах отразился страх.
— Я… я молю о снисхождении, господин, — пробормотал Ингрил Амбелтер (он прекрасно умел угадывать почти все прихотливые перемены настроения своего хозяина). — Колдовство госпожи Эмбры…
— … Оказалось более мощным, чем вы ожидали, — закончил за него барон Фаерод, и голос его был резким и холодным, как лезвие меча. — Она моя дочь, любезные маги. Я рассчитываю, что вы приложите все усилия и что ваши действия будут, скажем так, достаточно аккуратными.
В комнате повисла напряженная тишина. Глядя куда-то в пространство, барон вскинул брови и добавил нежным, прямо-таки шелковым голосом:
— Ваша магия будет защищать каждый волос на ее голове, любезные волшебники, каждый дюйм ее кожи, которую она с такой готовностью демонстрирует прохожим авантюристам… Разве не так?