Земля будет вам прахом

— Да, я помню, — ответила горничная. — Но знаете, я подумала и решила, что не хочу злить Мэри. Мне нужна эта работа. — Она помолчала. — И потом — тут же нет никаких бумаг.

— Что?

— Вы сказали, что я ничего не должна трогать. Но тут и трогать нечего. Странно как-то.

— Странно?

— Ну да, — сказала она, снова принимаясь протирать стол медленными круговыми движениями. — Это шутка такая? Я не всегда понимаю шутки.

— Меня заботило, — сказал я, показывая на кровать, — что ты можешь подумать о том, что здесь лежит.

— А, это, — откликнулась она, кинув взгляд на тело. — Об этом я знаю.

— Знаешь?

— Конечно. — Она посмотрела на меня как на недоразвитого. — Как, по-вашему, он ее сюда притащил? — Она залезла в карман халата и вытащила большую связку ключей. — Думать надо.

— Но…

— Не волнуйтесь. Это будет нашей маленькой тайной, — заявила она и продолжила протирать стол.

— Кто? Кто принес ее сюда?

— Не знаю, — извиняющимся тоном сказала она. — Прошу прощения. У него не было лица.

Беки больше не смотрела на тело — она уставилась на горничную.

— Мы уезжаем, — сказал я.

— Сам решай.

Кортни подняла руку.

— Ой, постойте, — пробормотала она. — Я должна отдать вам это. Извиняюсь. У меня иногда мысли скачут.

Она снова залезла в карман, вытащила что-то и протянула мне. Я взял.

Это оказался еще один снимок. На нем была пристань в сумерках. Та самая пристань у нашего старого дома. Дома, в котором теперь царила темнота и где, если бы вам пришло в голову сфотографировать кого-то, пришлось бы держать вспышку у его лица.

— О нет, — сказал я и бросился бежать.

Беки припустила следом, но отстала, когда я и до дороги добежать не успел. Некоторое время я слышал ее крик, но потом его перебил звук моего дыхания и стук крови в ушах.

Я бежал к машине, нащупывая ключи в кармане, и заметил, как из-за белого пикапа выходят люди, когда было уже слишком поздно.

Глава 36

Вернувшись домой перед рассветом, Кристина сразу же прошла в ванную и встала под душ, откуда долго не вылезала и после того, как кончилась горячая вода. Наконец ей сделалось невыносимо холодно, и она выключила воду, однако осталась в выложенной плиткой кабинке — стояла, закрыв лицо руками.

Она не почувствовала себя чище.

Ей казалось, что она помнит все зло, которое когда-либо совершала в жизни, все зло, которое вообще совершалось в мире. Что оно у нее в волосах, под ногтями, покрывает оболочку желудка, течет по венам. Она чувствовала, что если сейчас разделится пополам, или если ее вырвет, или если она станет истекать кровью, то увидит частички этого зла в виде маленьких извивающихся червей.

И хуже всего, что она не могла понять, так ли уж ей неприятно подобное ощущение.

Она всю жизнь подозревала в себе нечто такое, и сколько бы она ни скиталась по миру, это ничего не изменило. Внезапно вчера вечером она прекратила сопротивление, длившееся уже не одно десятилетие, — это было как броситься под машину. История, услышанная ею в пиццерии (от человека, которого она едва знала), щелкнула выключателем, над которым она нерешительно держала пальцы с момента возвращения в Блэк-Ридж.

Нет. Это было не так просто.

Конечно не просто. Она не собиралась обвинять других в том, что сделала сама. Никто не заставлял людей вести себя так, как они поступают. Если не считать нескольких печальных исключений, большинство людей делали то, что хотели. Они сами выбирали тропинки в лесу, даже если этот выбор иногда определялся их жизнью и тем, что было сделано с ними.

Сделано, например, с Кристиной в тот вечер, чуть после половины десятого, когда родители привезли ее к съезду с 61-го шоссе. Было темно и холодно. Мать сидела на пассажирском сиденье, отец — за рулем, как всегда послушный словам матери.

Кристина ютилась сзади, одна, и ей было страшно. Никто не говорил, что должно произойти, но в голове у нее роились нехорошие предчувствия. Иначе зачем понадобилось в будний день тащить ее так поздно в лес? Почему соседям сказали, что ее нет дома — увезли к друзьям?

Отец поехал по грунтовке вблизи земли Робертсонов, все больше углубляясь в лес. Наконец он остановил машину и вышел, двинулся прочь и вскоре совсем исчез из вида, если не считать красного огонька сигареты. Через пять лет он умрет от рака легких.

Мать повернулась и посмотрела на нее.

— Я хочу, чтобы ты вышла из машины, детка, — сказала она.

Наконец Кристина вылезла из душа. Она оделась, чувствуя себя так, будто все происходило в первый раз. В первый раз после поцелуя — когда она поцеловала того, кого не следовало целовать, после поцелуя, который вел лишь к изломанным жизням. В первый раз после магазинной кражи, когда ей сошло это с рук, после лжи, которая должна была разбить чье-то сердце. В первый раз, когда она под покровом ночи проникла в чужую комнату и делала там то, что запрещено законом или любой другой мерой человеческой доброты.