Земля – Денеб

Сталкеры до сих пор не ходили в кварталы, и они остались непаханым полем по количеству хабара. Дома – опасны. Близкие стены грозят смертью, если не знаешь верной дороги. Либо справа, либо слева всё должно быть чисто на сто шагов. Тела глупцов, забывших про эту вторую заповедь сталкера, указывают дорогу ошибок. Кажется, что верного пути в заброшенные дома вообще нет. Но муляжи проходят.

Так родился план: дождаться мертвяка из Зоны, пойти за ним следом, минуя ловушки, запомнить дорогу, набрать хабар и вернуться.

Сначала показалась одна рука, выползшая из норы большим пауком-пятерней. Затем по осыпающейся земле заскребла вторая. Пальцы ухватились за края провалившейся ямы, и мертвяк вытолкнул себя на поверхность. Грег поднял фонарь, направив луч в лицо ожившему трупу. Блеклые рыбьи глаза немигающее смотрели на сталкера.

– Черт меня подери! – воскликнул Грег. – Это же Дуглас – Хромая Собака! Ну, здравствуй, начальничек!

Дуглас, вернее его муляж, повернулся и пошел в глубь Зоны.

– За ним, быстрее! – Цмыг поковылял за мертвяком. – Подъем, художник! Держись за нами. След в след.

Дуглас-мертвяк остановился, будто прислушиваясь к чему-то. Правая нога замерла в воздухе, так и не опустившись на землю. Мертвяк поднял голову и заскрипел. Скрип, отразившись от далеких домов, вернулся затихающим эхом.

– Жуть какая, – прошептал Грег. – Твой художник штаны не испачкал?

Новак без следов испуга глазел на мертвяка.

– Зовет кого-то, что ли? – поинтересовался он.

– Сам у него и спроси, – сказал Цмыг и зло посмотрел в спину мертвяка.

Вдалеке раздался ответный скрип. Мертвяк дернулся, опустил ногу и продолжил путь.

«Хоть раз услугу окажешь», – думал Грег, шагая за Дугласом.

Вот так же он вокруг тебя ходил, как надсмотрщик при рабах. Поднимаешь тяжелую лопату-«штопку» двумя руками, опускаешь стальной наконечник в щебень – ух-х! «Штопка» ревет, рвется из рук. А этот тип ходит и ухмыляется: работай, мол, Грег, выше себя всё равно не прыгнешь. Век тебе рельсы прокладывать и тяжести таскать. Вот и встретились, господин Дуглас. Выкуси, начальничек!

Ярослав Новак, художник, два года назад

На Кристине сегодня было красное вечернее платье – легкое и прекрасное. Оно подчеркивало стройную девичью фигуру, обволакивало нежно, словно невесомыми крыльями бабочек.

– Я хочу тебя нарисовать, Крыся, прямо сейчас!

– Ясик, не приставай.

Девушка шутливо оттолкнула его левой рукой. В правой она держала бокал с шампанским. Вокруг шумела толпа приглашенных гостей. Дорогие костюмы и шикарные платья. Бриллианты и золото на пальцах, ушах и тонких шеях. Говор, музыка, смех. Всё это смазалось для Ярослава, смешалось, разбавленное спиртным, на воображаемой палитре и выплеснулось в безумном ритме мазков Ренуара.

– Мой неблагодарный друг к тебе пристает?

Из толпы вынырнул виновник торжества – двадцатипятилетний Тадеуш, обнял Крысю за плечи и прикоснулся губами к ее открытой шее. Девушка рассмеялась:

– Ясик хочет меня нарисовать.

– Кто, этот неудачник?! Ни в коем случае не соглашайся! Он испортит твою красоту. У него же не картины, а кривые зеркала. Яська, ты хоть одну из них продал?

– Да… На прошлой неделе. Только деньги еще не перечислили.

– И не перечислят! Кто этот сумасшедший, не имеющий вкуса? Покажите мне его – хочу заглянуть ему в глаза! Ты неудачник, Яська, смирись.

От Тадика уже изрядно несло. До конца вечеринки он не протянет – отключится на одном из диванов. А гости еще долго будут поднимать тосты: за именинника, за его богатого папашу-банкира, за идеальную пару и красоту Крыси, желать долгих лет жизни и повторения успешной карьеры отца. А потом все разъедутся. Ясик уйдет раньше других, вернется в квартиру на мансарде, пропахшую краской, со старым шкафом, изъеденным древоточцем, мольбертом, стоящим у окна, маленьким письменным столом и незастеленной кроватью. Подойдет к окну, откроет, впуская прохладу, и будет долго прислушиваться к шуму вечерней Варшавы. От проезжающих внизу трамваев задребезжат стекла в открытых окнах. В соседнем доме зажгутся и погаснут огни. Молодые за стеной снова начнут стонать под скрипы старой кровати, и это тоже вольется в звуки его города. Потом Ясик насыплет на подоконник семечки, мелкие, перемешанные с мусором, купленные за бесценок на прошлой неделе, закроет окно, разденется и упадет на кровать.

Утром его разбудят стучащие по жестяному подоконнику голуби. Крупный, с черным пятном на правом крыле и торчащим на голове хохолком пан Гавел начнет ворковать перед очередной дамой своего сердца. Надует грудь, смахнет хвостом оставшийся корм и будет недоуменно смотреть вслед улетевшей пассии. Тогда Ясик поднимется, вновь сыпнет ему семечек и встретит утро. Сварит кофе. Подойдет к мольберту, выдавит на палитру краски, закроет глаза и будет вспоминать свои сны. А рука с зажатой кистью – водить по холсту.

Следующим утром это будут красные картины. Багровые, с лопающимися пузырьками. Падающие вниз гранатовыми водопадами. Такими, чтобы в картине чувствовалась красота и грация женского тела, изящество его Кристины.