Земля Горящих Трав

Подобные замыслы настораживали Дана и его единомышленников. "Романтика землепроходцев" имела тревожную тенденцию обернуться пафосом войны, подвигов — не мирных и не трудовых, — отказом от простых радостей жизни во имя чужого светлого будущего и опасностью далеко зайти в этой затее.

Себя Дан относил к "умеренным", а большинство ветеранов — к "радикалам". Дан считал, что вмешательство в дела Земли должно ограничиться истреблением паразита, чтобы он не заразил Обитаемый мир и, прежде всего, чтобы не пожрал саму Землю. После этого оставалось бы только придерживаться политики невмешательства, возможно, вступить в переговоры со Стейром и заключить соответствующий пакт на условии, что ивельты не попытаются подсадить в недра Земли еще одного паразита.

Землепроходцы не соглашались с позицией невмешательства по двум основным причинам. Во-первых, еще Ри предвидела: "Как только ивельты лишатся паразита, их единственной опорой останется техническое превосходство, вооруженное усмирение бунта. Кончится тем, что "быдляки" просто растерзают верхушку, или наоборот, ивельты зальют мятеж такой кровью, какая еще никому не снилась". Поэтому землепроходцы были убеждены, что истребление паразита уже исключает всякое дальнейшее невмешательство. Во-вторых, многие из них восприняли идею Стелаиса, что вся вселенная — единый мир, и народы, живущие в нем, связаны общей судьбой.

Но к мнению Дана и других "умеренных" Совет землепроходцев серьезно прислушивался. В Обитаемом мире уже давно не было почвы для фанатизма, для достижения цели любой ценой. Строить школу в глухой деревне или ликвидировать наводнение в Хельдерике было подвигом, за который с азартом брались любители приключений вроде Сеславина. Теперь речь шла о реальной и опасной борьбе, о растущей ненависти к врагу, жажде мести за погибших друзей. В этом котле оказывались люди, мало видевшие в своей жизни зла, эмоционально развитые, все принимающие близко к сердцу. Поэтому Совет землепроходцев большое внимание уделял моральной подготовке добровольцев. Суд над Аттаре за уничтожение сторожевого катера землян тоже был вызван желанием Совета дать оценку зарождающемуся "романтизму".

Теперь "спасательная экспедиция" Ярвенны стала болезненным вопросом не только для Северной Оливы, но и для всего движения землепроходцев. Дан осуждал ветеранов за то, что они своим авторитетом провели в Совете решение, ради "идеальной любви" приговаривающее молодую женщину к верности погибшему мужу.

Ярвенна вернулась на свою полынную поляну и виделась только с сыном. Стиврат по-прежнему жил у бабушки в Лесной Чаше. Он был еще слишком мал, чтобы очень скучать по отцу. Ярвенна объяснила, что Сеславин выполняет важное задание на Земле Горящих Трав, и Стиврат лишь изредка о нем вспоминал. Зато сама Ярвенна непрестанно думала о муже. Она подолгу сидела у корней дуба, над ее головой висела железная лампа Сеславина. Так сидят у постели больного: на всякий случай, чтобы, открыв глаза, он мог видеть родное лицо. Иногда Ярвенна вставала и уходила в полынь, становясь невидимой для человеческого взгляда.

Ярвенну навещал только Хородар. Она сама просила друзей дать ей побыть одной, не беспокоить ее слишком часто. Хородар замечал, как день ото дня полынь на Ярвенниной поляне становится выше и гуще: это было верной приметой, что здесь водится полевица. Если Ярвенна не выходила к Хородару сразу, он, бывало, ее не звал и возвращался в Северную Оливу, так и не повидавшись. Художник понимал, что, растворившись в полыни, Ярвенна отдыхает, что она в это время сама, будто трава, жива чувством земли под босыми ногами, дождем и ветром.

Хородар был влюблен в Ярвенну с тех пор, как увидел ее в гостях у Аттаре, где она пела "Семена полыни". Но Ярвенна была счастлива с мужем, и Хородар покорно полюбил всю ее семью. Сеславин с Ярвенной тоже считали его своим близким другом, и, приглашенный на все их домашние праздники, художник Хородар с кудрявой головой, широким лбом и бородой в блестящих черных завитках сам себе казался диким чудищем, которое в одиночестве наблюдает из зарослей за влюбленной парой.

Теперь Ярвенну через год признают вдовой. У Хородара камень лежал на сердце. Если бы он встретил ее впервые только сейчас! Тогда бы в его любви не было той сомнительной, темной стороны: что он выиграл на смерти друга.

Хородар был влюблен так, как умеют любить художники: в Ярвенне для него воплощался какой-то таинственный идеал, ее красота обнаруживалась в линиях, пропорциях, в чередовании движения и статики. Только сейчас у него появился шанс приблизиться к ней иначе: как к женщине. Но несчастного художника изводил внутренний голос: "Может быть, случилось то, на что ты надеялся? Ты не смотрел на девушек, столько лет был верен замужней женщине… чего ты ждал? Во всяком случае, теперь ты рад, правда?". Хородар ужасался этой мысли. Ему казалось, Ярвенна обязательно спросит его: зачем же он пять лет был вхож в их семью, зачем стал другом человека, жену которого втайне любил?