Земля королевы Мод

«Смотрины» Вадима казались мне странными. На красивый пейзаж я не тянула даже в юности. Что же он во мне видит теперь?

* * *

После концерта в Филармонии мы зашли ко мне «выпить кофе». Уже почти привычно. Я поймала себя на том, что эта привычка мне нравится и действительно как-то растушевывает четкие до тошноты границы моей жизни.

Я отперла комнату и замешкалась в коридоре, соображая, как объяснить Вадиму (он всегда галантно помогал мне раздеться), почему я не вешаю пальто на вешалку у входа, а тащу его с собой в комнату. Под вешалкой Кривцовых я заметила что-то необычно яркое. Сначала мне показалось, что Зоя купила детям новые пушистые тапки со звериными мордами. Я наклонилась, чтобы разглядеть обновку поближе. Каково же было мое удивление, когда рыже-белый тапок попытался от меня удрать! Спустя мгновение я поняла, что кто-то случайно выпустил в коридор морских свинок.

– Будем ловить? – спросил подошедший Вадим.

– Конечно! – ответила я. – Квартира огромная. Черт их знает, куда они заползут. Передохнут где-нибудь, потом вонять будут…

Вадим кивнул и мы дружно принялись шарить под вешалками. Минут через пять отыскали и отловили троих. Неуловимой, конечно, осталась свободолюбивая Флопси. Когда я вернулась к себе в комнату, нагруженная морскими свинками, то поняла, что никаких случайностей не было и в помине. Я имела дело с разветвленной, тщательно спланированной интригой. За истекшие пять-семь минут обстановка в моей комнате кардинальным образом изменилась и приобрела совершенно неожиданные черты, которые довольно точно выражаются словосочетанием «незамысловатая радость жизни». На моем столе материализовалась старинная фросина тарелка размером с крышку десятилитрового ведра, полная аппетитных, смазанных маслом пирожков. Еще один пирог – по-видимому, фруктовый, лежал на моей собственной квадратной селедочнице и был прикрыт кружевной салфеткой, на которой уже проступали фиолетовые пятна. В довершение эстетически-своднического замысла соседей на этажерке стояла Зоина ваза с ядовито-красным цветком герани (отломан из горшка в комнате Натальи), а на столе – бутылка портвейна (неужели Семен расщедрился?!) и два высоких хрустальных бокала, которые Дашка обычно брала напрокат у Фроси для приема Виктора Николаевича. Обстановка в целом неожиданно напомнила мне жанровые картины передвижников. Особенно фиолетовые пятна на салфетке и их перекличка с геранью. Это было сильное и живое сочетание цветов, которых моя комната в норме избегала категорически.

Вадим выглядел столь же категорически обескураженным. Я предоставила ему осваивать изменившееся пространство, а сама занялась водворением в клетку морских свинок. Минуты три в комнате слышалось только попеременное (мое и свинок) сопение. Потом Вадим сказал:

– Простите, Анджа, я должен был сам подумать…

– Надеюсь, вы не считаете, что это, – я сделала рукой обводящий жест. – гм-м… подумала я?

– Ваши соседи – очаровательные люди.

– Вероятно, вы единственный, кто так считает. Да они и сами никогда бы так себя не обозначили.

– Я выразился неуместно?

– Абсолютно. Но именно сию минуту я впервые с нашей встречи почувствовала, что вы действительно сделались новым русским бизнесменом.

– Мне жаль…

– Чего же? До этого от вас попеременно несло то органами, то советским проектным институтом. Чем это лучше? К тому же еще и давно неправда…

* * *

Вадим смотрел на портвейн со странным выражением на лице. Может быть, вспоминал юность.

– Давайте не будем его трогать, – предложила я. – У меня есть начатая бутылка коньяка, думаю, этого будет достаточно.

Пить коньяк из огромных Фросиных бокалов казалось весьма сомнительным деянием, но я отчего-то не стала искать имеющиеся у меня, аккуратные и вполне симпатичные рюмки, доставшиеся в наследство от бабушки. Вадим согласно кивнул и разлил напиток, цвет которого всегда напоминал мне о жидкой мастике в школьных коридорах времен моего детства. Впрочем, традиционного, многократно описанного в литературе запаха клопов я не почувствовала. И на том спасибо.

Наш застольный разговор «обо всем на свете» был необычно острым для нас (наверное, действовал коньяк) и это мне, пожалуй, нравилось. Так разговаривают в молодости, когда еще надеются что-то выяснить до конца, и не понимают, что это в принципе невозможно.

– Анджа, что вы хотите разглядеть во мне?

– Шопенгауэр писал, что у каждого человека после пятидесяти появляется в уголках рта горькая складка разочарования…

– Вы видите ее?

– Безусловно.

– А я, наконец, понял, отчего вы, Анджа, спрятались в эту дыру.

– Отчего же?

– Вы просто не умеете жить в стране вежливых продавцов и чистых общественных туалетов. И за пятнадцать лет не удосужились научиться, не приложили к этому никаких усилий. Должно быть, так вам легче сохранить свою особость. Буржуазная окружающая среда вас до сих пор пугает. Вам мерещится в ней какой-то подвох…

– А вам не мерещится?

– Я еще на заре перестройки по настоянию первой жены покрестился в Александро-Невской лавре и теперь спокоен. Мне ничего не мерещится.

– Исполать вам…