Земля мертвых душ (СИ)

Он предлагает мне, ни много, ни мало, корону. Иркина розовая мечта. Зашибись, как сказала бы моя безбашенная землячка. Корона, конечно, тешит самолюбие, но в придачу к ней, кроме любящего супруга и приёмных сыновей, прилагаются головные боли и геморроидальные шишки новообразованного государства. Перспектива всю оставшуюся жизнь уговаривать, обещать, подкупать, запугивать и обманывать. Кого — неважно, лишь бы государству было хорошо. Кипящие от проливаемой крови границы. Заговорщики, мать их в системный блок. Реальные шансы того, что эта самая «вся жизнь» будет ограничена парой лет и закончится на ноже или кончике стрелы наёмного убийцы. Весёленький мир, изменения в котором станут заметны лет через двадцать упорного труда, и не факт, что он изменится к лучшему.

Но это — тоже жизнь. А когда рядом человек, которому можно безоглядно её доверить — знайте, это многого стоит.

Не тот мир. Не тот дом. Не тот мужчина.

Но других у меня уже нет, и не будет.

— Раздумываешь, как поделикатнее сказать «нет»? — криво усмехнулся Дойлен.

— Нет, — я невесело улыбнулась ответ. — Раздумываю, как поделикатнее сказать «да».

— Я ещё не так стар, чтобы сдохнуть от радости, — он сказал это как будто совершенно буднично, но я буквально физически почувствовала, как с его души свалился огромный камень. Да. Лишь для того, чтобы всей тяжестью обрушиться на мою. — Ты прости, милая, я понимаю, какое это для тебя горе — потерять целый мир. У тебя душа по мужу болит, а я никогда не увижу ни старшего сына, ни внука. Но для меня это немыслимая удача, что ты осталась. Настоящее чудо, без всякой магии.

— Но тогда в Масенте ты…

— Тогда в Масенте перед тобой был беспринципный говнюк, для которого ведьма Стана являлась всего лишь инструментом, — проговорил он — в своей излюбленной раблезианской манере. — А передо мной была странная, но весьма расчётливая стерва, готовая на всё ради возвращения домой. Но с тех пор прошло четыре луны. Кое-что изменилось. Беспринципным говнюком я как был, так и остался. Но — не для тебя. Ты достойна большего, и я предлагаю тебе всё, что имею. Включая руку, сердце и прочие потроха, как ты изволила выразиться четыре луны назад. О душе и речи нет — она твоя без остатка.

Это — чистейшая правда. Он никогда мне не лгал, ни тогда, ни позже, ни сейчас. Разве что краски сгущал. И сейчас его душа — вся без остатка — отразилась во взгляде.

Так на меня не смотрел даже Паша. Словно страдающий от жажды на чашку с водой, словно голодный на богато сервированный стол, словно нищий на кучу золота. Иными словами — словно мужчина, одержимый женщиной, на предмет своей одержимости. Его взгляд заставил меня вспомнить наши осенние ночи. Семь ночей, если быть точной.

Меня помимо воли бросило в жар. А он… он понял это на свой лад.

Мне осталось лишь принять его нежность и мощь, выпить их мелкими глотками, насладиться, как дорогим вином — именно так, именно любовь и нежность стоит сравнивать с благородным напитком, а не унижение близких. Надеюсь, к следующей жизни до покойного мага Лапура это дойдёт… Я снова вспомнила наши с Дойленом осенние ночи. Тогда это было больше похоже на сражение — кто кого. Сейчас со мной был мужчина, пусть не любимый, но любящий.

Есть же разница!

И позже, когда он, вымотавшийся за день и остаток сил отдавший мне, уснул, я ещё долго лежала, слушала завывания ветра за окном и размышляла над случившимся. Дойлен прав. Я никогда не смогу полюбить его так же, как Пашу, и всю жизнь мы проведём в молчаливом уговоре не упоминать об этом вслух. Что я могу дать взамен на его одержимую любовь? Уважение, доверие и дружбу? Он этого вполне заслуживает. Мало? Хорошо, скажу откровенно: я всеми силами буду стараться полюбить его, хоть ничего наверняка обещать не могу. Он заслужил лучшую жену, чем я, но другой у него тоже нет, и не будет. Просто не подпустит к себе, он такой. И однажды — может, через год, три, десять — у меня с языка само собой сорвётся слово «любимый». Так же, как с языка Ингена сорвалось некогда пугавшее меня до колик слово «мама». Но совершенно точно это произойдёт не завтра.

Когда? Зависит от нас обоих.

7

— Да плюнь ты на этот кафтан, Стана! Что я, на смотрины собрался? И такого стерпят.

— Дорогой, на твой кафтан я плюну с огромным удовольствием, чтобы точно не натянул на себя эту грязную жуть, а отдал в стирку. Да, первое заседание Совета Мудрых — не смотрины. Но ты у нас государь, или где? Государь не может являться на такие важные сборища в старом, поношенном и вонючем кафтане, иначе подданные перестанут его уважать!

И всё это — не визгливым голоском бензопилы «Дружба», а изысканным, аристократически вежливым тоном. С известной долей добродушной иронии, разумеется.

— Ну, хорошо, сдаюсь, — рассмеялся Дойлен. — Запилила. Вели тащить что-нибудь с этой сраной вышивкой, чтоб ей сгореть…