Земля под ее ногами

— Да, именно так, — говорит она, не уловив скрытый смысл моих слов (люди очень часто не чувствуют иронии), и вдруг она снова становится похожей на обычную умную, очень серьезную двадцатилетнюю девушку. — Это правильно. Есть такая музыка — ты слышал? — суфийская музыка; она может быть азербайджанской, узбекской или марокканской — я не очень хорошо знакома с этой верой. Но там потрясающие барабаны, и изумительные синкопы, и трубы, и танцуют они как одержимые. Но это не только в суфизме, теперь так много музыки, перешагнувшей границы! Это и барабаны йоруба[359], и старинные песнопения изгнанных из Испании евреев, персидские макамы[360]

, синтоистские барабаны, госпел[361], буддийские молитвы, читаемые нараспев. А кстати, ты слышал об Арво Парте, это такая смесь минимализма и нью-эйдж? А Толстого Ахмеда ты слышал, он играл с Руби Гу?

— Да, о нем я слышал, — отвечаю я, уже не пытаясь сдержать смех. Он весил триста восемьдесят фунтов и недавно умер, что стало плохой новостью для его жуликоватого окружения: они облапошивали несчастного, вытягивая у него все что можно, пока этот бедняга не от мира сего, ни о чем не подозревая, сидел, исполняя свои обращенные к богу песни на арене «Голливудской чаши»[362]

, словно застрявший в собственной паутине паук. — Это самая что ни на есть духовная музыка.

— А что тут смешного? — хочет знать она. — Людям это действительно нужно, они хотят волшебства, надежности; им нужно знать, что есть что-то еще, что-то большее, нечто за пределами этого мира. Медитация, празднование, молитва, это… Черт возьми. Рай, что здесь смешного?!

— Нет, всё нормально, — говорю я. — Извини, это просто ностальгия. Я знал еще одного человека, рассуждавшего точь-в-точь как ты.

— Вот черт! — замечает она. — Мои предки занимались этим еще в тринадцатом веке, но я могла бы догадаться, что здесь она все равно была первой.

Вот полуторагодовалая Тара Челано у меня на террасе, в пушистой розовой, отделанной кожей куртке и ярко-зеленых колготках, поет серенады внимающим ее Крайслер-билдинг и башням Всемирного торгового центра; это песня без слов, что-то вроде «Da Doo Ron Ron». Мира тем временем лежит на коврике, курит, не обращая на дочь ни малейшего внимания. Предоставленная самой себе, Тара растет, как сорная трава; ей повезло, что она смогла выжить, но в то же время она взрослеет раньше времени. С одной стороны, она теперь умеет терпеливо ждать за кулисами, пока не закончится выступление матери; она танцует твист, бьет чечетку, может изобразить паровозик; она научит вас выгуливать собаку, если вы не умеете; отлично ориентируется за кулисами и в туалетах множества манхэттенских клубов и баров, как приличных, так и довольно сомнительных. И при всем при этом она собирает с горшков с кактусами мелкие камешки и пытается проглотить их. Ее как магнит притягивают электрические розетки в моей квартире. Меня не покидает ощущение, что я по десять раз на дню спасаю ей жизнь, но она дожила до сегодняшнего дня без меня, так что Мира, должно быть, все же присматривала за ней, притворяясь, что ей не до ребенка. В любом случае, мне хочется так думать, пока я слежу за тем, чтобы Тара не преуспела в своих попытках забраться на ограждение террасы и нырнуть вниз головой, навстречу преждевременной смерти на Восточной Пятой улице.

Что интересно, тема духовности больше не возникает. Мира, схватывающая всё моментально, поняла две вещи: первое, что я плохо реагирую на подобные разговоры, и второе, что эта дорога снова ведет к Вине. Мира чувствует, что впервые за ее короткую жизнь ей приходится немного конкурировать с призраком Вины. Поэтому так и осталось неясным, действительно ли она религиозна, или это остатки католического воспитания плюс подростковый мистицизм. Или, и тут ей нужно отдать должное, она рассматривает сакральную музыку просто как нечто, что можно использовать, и совсем не обязательно вникать во все это, просто это способ заставить людей слушать, своего рода склад, который можно прочесать, чтобы найти что-нибудь полезное, — так Пикассо в свое время использовал визуальные образы Африканского континента, так западные империи грабили когда-то остальной мир.

Вот что значит разница между поколениями, понимаю я. Я просто неспособен иной раз понять, как устроен такой молодой и незакоснелый ум.