Земля вечной войны

Мегафон замолчал. Потом из двери в вертолетном пузе выбрались двое с носилками. Слева, справа спецназовцы вскочили, резво побежали вверх по склону.

– Не двигаться! Не двигаться! – проревел один, выскочив из-за валунов позади. И тотчас же появились другие, зелено-пятнистые, в шлемах, с измазанными кремом лицами.

– Руки за голову!! На землю!!

– Заткнись! – рявкнул знакомый голос. – Отставить!

На гребень, пыхтя, выбрался майор.

– Что, она?

– Она, – отозвался закамуфляженный парень рядом с ним. – Здравствуйте, Нина Степановна. Вадим Вадимович просил поздравить вас с возвращением.

– Здравствуй, Витя, – ответила Нина изумленно. – Я… то есть ты…

– Все в порядке, Нина Степановна, все в порядке. Сейчас мы в Кызылрабат, а потом домой. У вас получилось?

– Да, у нас получилось.

– А это кто? – спросил майор.

– Мы ее на Вахане нашли. Альпинистка. Ее из альплагеря еще в июле выкрали, когда там заварушка у местных была. Осторожнее с ней. Она беременная.

– От сволота, – майор сплюнул. – Давно их не утюжили. А Семен где?

– Он там остался. За перевалом.

– А, мать их! Ну, поквитаюсь я еще с ними.

– Носилки! – отрапортовал солдат.

– Хорошо. Кладите. Эй, осторожней, бабу тащить собираетесь, не ящик. Так где, за перевалом?

– Сразу на той стороне. Под самым взлетом. Ему пуля в спину попала. Над крестцом. Он автомат взял и остался, нас прикрывать.

– Вас прикрывать? Давно?

– Утром. Часов в десять.

Майор не ответил. Спрыгнул с валуна, побежал вниз по склону, обваливая за собой камни.

– Сюда, Оля, только не бойся, не бойся, хорошо? Хорошо? Сюда вот ложись, – Нина помогла ей улечься на узкие брезентовые носилки, поправила волосы, пристегнула ее ремнями. – Скоро уже дома будем, очень скоро.

Солдаты подняли носилки, понесли вниз.

– У вас с собой? Или вы спрятали по дороге? – спросил Витя.

– С собой. В рюкзаке.

– Сколько?

– Один.

– А остальные?

– Это долгая история. И я предпочла бы рассказать ее лично Вадиму Вадимовичу.

– Резонно. Только не знаю, получится ли. Наши старшие коллеги тоже заинтересовались, как вы понимаете. Даже очень. Это к тому же их вотчина.

– Понимаю.

– Наверняка они будут, скажем так, активно интересоваться. Возможно даже, делать предложения известного свойства. Но помните: вы прежде всего – наш сотрудник, и мы очень заинтересованы в продолжении сотрудничества.

– Я это понимаю, Витя. Очень хорошо понимаю. Кстати, а что с Сергеем Андреевичем?

– О, это тоже долгая история, – Витя усмехнулся. – Вам он уже не повредит. Обещаю.

– Это приятно слышать.

– Мне тоже, поверьте. Нам нужно идти. Стемнеет скоро. Чалый, Павлов – взять рюкзак! – скомандовал Витя. – Нести осторожно. Крайне осторожно!

От людей, от машин и камней закатное солнце проложило длинные тени. Нина спускалась вниз, аккуратно ступая с камня на камень, и каждый шаг был словно год заплутавшей где-то, затерявшейся было в безвременье жизни, внезапно нашедшей хозяйку и навалившейся ей на плечи, будто больной раненый зверь. И не было больше ветра над долиной медленной мелкой реки, и горькой полыни, и тяжести беркута на руке, и мохнатых псов, бегущих за всадниками, и юрт, и снежно-белого грохота, унесшего с высоты человеческую грязь. Ничего этого уже не было. Нина глянула на свои руки и чуть не вскрикнула от ужаса, – в закатном свете они казались сморщенными и серыми, как у ветхой старухи.

Юс не спал. Проваливался в дрему, выплывал из нее снова. Неловкий, усталый пловец в роящейся, слоистой темноте. Там никого и ничего не было – ни звуков, ни лиц, только плотная чернота, бархатистая, обволакивающая. Над поверхностью ее еще жили Голоса: визгливые, бранящиеся, равнодушные, холодные, увещевающие, смеющиеся. Как тогда, в больнице, они вытаскивали на свет его прошлое, копошились в нем, тыкали Юсу в лицо, но теперь нерешительно, робко, с оглядкой. Юс знал, почему: потому что источник, заполнившей все темноты, лежал у него на коленях, и тонкое длинное щупальце обвилось вокруг его кисти. Через это щупальце из Юса утекала жизнь, утекала быстро, оставляя внутри промерзшую шелуху. И там, внутри, жизнь эта сжималась в крошечное раскаленное семя, готовое вырваться наружу и в одно мгновение выплеснуть его, Юса, жизнь в мир, развеять ее пылью, испепелить, – и все вокруг вместе с ней.

Из округлого вертолетного окна Юс видел, как Оля карабкалась вверх по склону. Потом скалы качнулись и под мерный слитный рокот ушли вниз, под ноги, утонули в ветре, и в окна хлестнуло солнце. Сперва Юсу никто ничего не говорил. Ему освободили место, сели вокруг. Каримжон сидел напротив, чумазый, с взлохмаченной седоватой бороденкой, со своей снайперской винтовкой на коленях. Смотрел прямо в лицо Юсу, неотрывно, как сыч. Рахим пробовал заговорить. Сперва Юс даже разбирал слова. Что-то о деньгах и еде. Но Юса скоро укачало, и голос Рахима куда-то уплыл, смешался, стал одним из тех Голосов, крошечным их подголоском, мелким, ничтожным. Глупым.