Ибрагим Хасанов, бывший третий секретарь обкома республики, глядел то на седого сорокалетнего человека с приколотым к поясу рукавом, то на открытый багажник «нивы», и слезы ползли по его лицу. Арзо улыбнулся здоровой половинкой рта и пошел в дом. Все равно с одной рукой было не очень-то сподручно разгружать трупы, особенно не совсем свежие.
В гостиной, обставленной советской мебелью, в стеклянном серванте стояла посуда, и Арзо долго рассматривал подарочный фарфоровый сервиз, выпущенный к десятилетию Чечено-Ингушской АССР. На сервизе были нарисованы пейзане в папахах и комсомольцы с красными флагами. За сервизом, в полированной задней стенке, отражался сам Арзо. Стенка была не такая достоверная вещь, как зеркало, но все равно отражение было видно хорошо. Арзо сел на диван и стал ждать.
Он ждал минут двадцать, прежде чем дверь за его спиной тихо скрипнула.
Арзо неспешно обернулся. В комнату вошел Ибрагим Хасанов, уже без пальто, но по-прежнему в папахе и ветхом, но чистом свитере.
За его спиной стоял Ваха Арсаев.
Арзо молча смотрел на главного террориста соседней республики, и в лице его не изменилось ни единой черточки. Возможно, из-за поврежденных нервов.
Ваха, не здороваясь, подошел к столу, резко выдернул из-под него табуретку, как выхватывают ствол из кобуры, и сел напротив Арзо.
– Я хочу услышать, – сказал Ваха, – как умерла моя жена.
Арзо глядел ему прямо в глаза. Это оказалось удивительно легко. Когда глядишь в глаза смерти сотый раз, это превращается в привычку. Правда, это привычка вредная, и рано или поздно от нее можно умереть.
– Мы окружили дом, – сказал Арзо, – там было две квартиры, на первом и на четвертом, и мы заварили двери. Потом мы предложили твоим людям сдаться. Менты до сих пор пишут, что ты погиб там. Я не понимаю, кто назвался твоим именем.
– Талгат.
Арзо кивнул.
– Понятно. Мы предложили им сдаться, и Талгат согласился, чтобы женщины вышли. Ведь там была твоя жена и твоя дочь. Он не хотел брать с собой в смерть полуторагодовалую девочку. После этого Чебаков приказал, чтобы женщины вышли на балкон в чем мать родила. Он сказал, что иначе они нацепят на себя взрывчатку и взорвутся. Талгат, разумеется, отказался, но Анджела и Диана все равно выбежали на балкон. Я тогда не понял, почему им это позволили, а теперь понимаю. Ведь там не было тебя. Если бы ты там был, ты бы лучше убил свою жену собственными руками, чем позволил ей выскочить в ночнушке к сотне ментов.
Арзо помолчал.
– В общем, они выскочили, а пожарная корзина так и не приехала. Тогда Анджела спрыгнула на третий этаж и Диана стала передавать ей девочку. И тогда их застрелили. Всех троих. Сначала девочку, а потом Анджелу. И тут начался штурм. Я до сих пор не понимаю, зачем Чебакову нужно было убить женщин. Ведь они очень ценные свидетельницы. Они могли многое рассказать.
– Чебаков заказывал мне людей, – сказал Ваха, – думаю, это были заказы Гамзата. А один раз даже зама своего заказал. Мне нужны деньги; и какая мне разница, кто мне платит за смерть кяфиров? Поэтому он и убил женщин. Чтобы они не смогли об этом рассказать.
– Что-то в этом роде я и предполагал, – сказал Хаджиев. Он потянулся, чтобы налить воды из бутылки, стоявшей на противоположном конце деревянного стола, и краем глаза заметил, как встык его движению шевельнулась густая тень в соседней комнате. Хаджиев подумал и опустился на стул.
Из тени выступили двое человек, похожих друг на друга, как «Стечкины» в их руках. Оба они были высокого роста, темноволосые и темноглазые. Их бы можно было принять за братьев, но они не были братьми и даже не принадлежали к одному народу.
Одного, который постарше, звали Ашурулав Язаев. Он был аварец. В прошлом он был очень известный спортсмен и даже чемпион мира по боксу. Когда началась перестройка, Ашурулав занялся бизнесом. Мозгов у него было меньше, чем силы, и в короткое время он задолжал двести тысяч долларов. Ашурулав расплатился с долгом, всадив кредитору пулю в голову, но это дело выплыло наружу, и в конечном итоге Ашурулаву пришлось податься в бега. Про Ашурулава говорили, что он по-прежнему пьет водку и приторговывает крадеными людьми, но сепаратисты очень ценили его за силу и мужество.
Второго, помладше, звали Абдурахман Магомедов. Он был рутулец и прославился тем, что еще в пятнадцать лет выучил наизусть Коран. Таких людей называли хафизами. Абдурахман пять лет проучился в Сирии и никогда не брал в руки ничего острее вилки. Про него никто не ожидал, что он станет боевиком, тем более, что Абдурахман был очень ученый человек и всегда говорил, что настоящий джихад человек ведет против самого себя. Он говорил, что надо убивать не неверных снаружи, а неверие в своей душе.
Та к он говорил довольно долго, а потом однажды он пропал, а через два месяца в МВД подкинули кассету. На этой кассете Абдурахман ехал по Торби-кале, высунув в окно автомат, в «Шестерке» с незатемненными окнами, а на сиденье рядом с ним стояло пластмассовое ведро с закрытым тряпкой верхом.