Земля за Туманом

— Немедленно, — не поворачивая головы, ответил старик. — Пусть твой тумен, Джебе, обойдет кипчакский лагерь с тыла и отрежет путь к отступлению. Я поведу воинов напрямик. Нужно зажать стойбище в клещи. Никто не должен уйти. Пленных — не брать. Кипчаки — заклятые враги Великого хана, они давно утратили право жить.

— Никто не уйдет, Субудэй-богатур! — осклабившись, пообещал молодой воин. — Умрут все.

* * *

Бой монгольских боевых барабанов разорвал благодатную тишину ночи. Тяжелые гулкие звуки накатились со всех сторон сразу. Казалось, от грохота дрожит степь и сотрясается небо. Грозный рокот окружил шатры и огни, накрыл широко раскинувшийся кипчакский стан. А потом…

Потом пришла смерть.

Вслед за барабанщиками ударили лучники.

Длинные оперенные стрелы дождем сыпались на кибитки и юрты, на людей и коней, заметавшихся меж костров. Крики ужаса и боли разбивались о холодное звездное небо. Убитые и раненные падали под ноги бегущим. Упавших топтали лошади. Сумятица перерастала в панику.

За оружие схватились немногие. Большинство кипчаков, обезумев от страха, прыгали на спины неоседланных коней и мчались прочь из лагеря. Для того лишь, чтобы вскоре наткнуться на вражеские копья или пасть под монгольскими саблями.

Барабаны стихли. Обстрел прекратился.

Краткий миг тишины — и…

Устрашающее «Хур-ра-а!» грянуло отовсюду.

И словно демоны ночи вылетели из темноты на освещенное кострами и утыканное стрелами пространство. Замелькали пропахшие потом и кровью овчинные тулупы, кожаные доспехи и добротная броня из стальных пластин, неказистые меховые шапки и блестящие островерхие шлемы, круглые щиты, крюкастые копья, кривые клинки…

Завывающие всадники на злых низкорослых лошадках проносились по вражескому стану из конца в конец, сея смерть и сминая слабое сопротивление. Нападавшие сбивали с ног любого, кто оказывался на пути, обрушивали шатры, опрокидывали кибитки, подрубали знамена и бунчуки.

Победа была близка…

* * *

Гвардейцы-кэкэритэны Субудэя ворвались в кипчакский лагерь вслед за стремительным авангардом кыштымов и сразу же решили исход битвы.

Десятник-унбаши Далаан, первый стрелок в сотне Дэлгэра, опытный разведчик в тысяче и один из лучших воинов тумена, скакал среди дуулгэтов и хэшучи. Развевались, будто бьющиеся на ветру огоньки, красные шелковые ленточки на шлемах кэкэритэнов. Далаан мчался во главе своего десятка и вместе со всеми кричал до хрипоты:

— Хур-ра! Хур-ра! Хур-ра!

— Хур-ра! — ревели воины за спиной.

Вороной Хуурмаг под седлом был подобен бурану.

Время стрел кончилось, и Далаан ловко орудовал саблей, срубая на скаку головы, рассекая щиты и разваливая шлемы. Кипчаки уже почти не сопротивлялись. А когда враг перестает драться и обращается в бегство, он становится беззащитным. Лишь изредка в обезумевшем человеческом стаде встречались воины, не утратившие мужества, воли и разума.

Далаан вел десяток к гэру кипчакского шамана. Жилище колдуна он распознал сразу. Круг, выложенный из тлеющих костров, высокие колья с бычьими черепами, поставленные у входного полога, — чем еще могла быть эта юрта, как не логовом илбэчина.

Ага, так и есть! В круг костров и кольев вбежал сгорбленный человек, весь обвешанный бубенчиками, разноцветными лентами, деревянными дощечками и костяными фигурками. Лисьи и волчьи хвосты, пришитые к рукавам тяжелой шубы, дергались при каждом движении, словно дюжина рук, хватающих воздух. Между бычьими черепами мелькнули колотушка и бубен.

Кипчакский шаман словно лишился рассудка. Невзирая на царившее вокруг кровопролитие, а быть может, наоборот, черпая из него силы, колдун принялся прыгать и крутиться на одном месте. Проклятый илбэчин исступленно бил колотушкой в бубен и что-то завывал.

Далаана встревожило это безумное камлание посреди битвы. Чужаку-шаману следовало заткнуть глотку — и поскорее, пока на помощь врагу не пришли разбуженные духи кипчакских степей. Далаан подстегнул коня и вырвался вперед, оставив далеко за спиной свой десяток. Верный Хуурмаг скакал, как летел.

И все же вороной опоздал.

Плотный туманный сгусток жирно-белого кумысного цвета возник из ниоткуда. Он появился над шаманским капищем на высоте в два-три копейных древка. И, едва появившись, лопнул, будто вспоротый бурдюк.

Подвешенный в воздухе колдовской мешок оказался поистине бездонным: густой туман хлынул во все стороны, как гной из нарыва. Белеющее в ночи облако стремительно росло, ширилось и, слабо колыхаясь, опускалось вниз — на костры, на юрту, на шесты с бычьими черепами. На голову кипчакского колдуна.

Шаман прекратил дикую пляску. Замер с занесенной над бубном колотушкой и раззявленным ртом. Далаан увидел длинные, слипшиеся от пота седые волосы, выбившиеся из-под засаленной меховой шапки, разглядел выражение крайнего испуга на грязном морщинистом лице илбэчина.

Казалось, кипчак сам был в ужасе от сотворенного. А может, действительно, был?! А может, случилось вовсе не то, на что рассчитывал колдун? И не тот пришел, к кому он взывал?

Что-то кричали сзади воины из десятка Далаана. Что-то кричали воины из других отрядов. Что-то кричали кипчаки.