Земляк Ломоносова. Повесть о Федоте Шубине

– Вы, Шубин, не будьте в обиде: в Петербург еще успеете, а здесь предстоит вам большая работа: необходимо повторить мраморные бюсты Орловых для брата английского короля герцога Глочестерского. Это надобно сделать по двум причинам: потому, что ваша работа признана преотменно удачной и еще потому, что в английских кругах весьма заинтересованы личностью Алеши Орлова, удивившего всю Европу поражением турецкого флота под Чесмой… Труд будет оплачен сверх меры. И еще я имею к вам письменную просьбу о заказе от Никиты Демидова. Он сейчас живет в Париже и там наслышан о вас…

Шубин не протестовал. Так после долголетней учебы началась его самостоятельная жизнь. Одиннадцать студенческих лет с государственной пенсией и строгой академической дисциплиной остались позади. Беглый черносошный с государевой земли крестьянин, обученный в трех столицах, уверенный в своих силах и своем даровании, встал твердо на путь художника-ваятеля. Внимание первых знатных заказчиков обещало ему заманчивое будущее.

ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ

Никита Демидов был богатейшим промышленником России. Дед его с позволения Петра Первого занялся горными разработками на Урале. Тысячи подневольных людей работали на Демидовых, добывая железо. Крупное хозяйство промышленника вели его ближайшие родственники – управляющие, приказчики, конторщики. Сам Никита со своей третьей женой Александрой Евтихьевной временно проживал в Париже.

В ненастную осень 1772 года Иван Иванович Шувалов, вместе с дипломатическим курьером, сопровождавшим почту, направил из Рима в Париж Федота Шубина. Париж после Рима казался теперь Шубину еще более кипучим городом, городом богатства и нужды, городом роскоши и нищеты. Здесь Шубину всё было знакомо, а потому, не тратя зря времени, он сразу же принялся за дело: начал лепить из глины, затем высекать из мрамора бюсты супругов Демидовых.

Работал он в просторной и светлой комнате богатого барского особняка. Демидов охотно позировал Шубину, желая увековечить себя в холодном куске мрамора.

Иногда за обильным угощением Шубин с увлечением, и знанием дела рассказывал Демидову об Италии, о сказочном Риме, который художествами превосходит все города мира.

– Есть галерея в Ватиканском дворце, – рассказывал Федот Демидову, – расписана великим мастером Рафаэлем и его учениками. Картины из Ветхого и Нового завета, ангелы, серафимы и черти, разные птицы, звери, всадники, кентавры, растения всевозможные! Как глянешь на такое видение – глаза разбегаются, язык застревает! Скажешь только «ах!» да и стоишь, как зачарованный. Где-где, а уж там, Никита Акинфиевич, сразу вы поймете и полюбите искусство…

– Даже и кентавры есть? – понимающе спрашивал восхищенный Демидов.

– Есть, Никита Акинфиевич, есть, и удивительные кентавры, залюбуешься на всё глядя…

– А я, признаться, их еще не видел. Клен, кипарис, кедр, пихту – это все видел, а вот кентавра не примечал нигде.

– Никита Акинфиевич, да ведь кентавры это не деревья!

– А что же такое? Ты сказал – растения всевозможные, или я не так понял, или глух стал?..

– Ну, вот, видите, что значит в Риме не были! Кентавры – не люди и не животные, изображаются они по древней мифологии в виде лошадей, но с человеческим торсом.

– Ага, знаю! – догадался Демидов, выпивая огромный бокал вина. – Это, как бы сказать, вроде Полкана-богатыря, что с Бовой-королевичем сражался. Знаю, знаю…

– Вот, вот, как раз угадали! – поддакивал Федот и тоже пил, не много уступая в этом своему собеседнику.

– Великое дело наука! – вдруг вдохновенно воскликнул Демидов и, встав из-за стола, жестикулируя, продолжал говорить, пересыпая речь грубыми словами:

– Вот, скажем к слову, в кентаврах я не разбираюсь, но рубль на копейку нажить – это, пожалуй, мое дело. Тут меня сильней на Руси никого нет. Я, один я, четверть России могу купить! Знатнейшие особы, князья и графы мне завидуют, сама Катерина для поцелуев мне ручку подсовывает. Слов нет, царица – бабенка хитрая: из неметчины приехала Софьей-Августой, а тут еще перекрестилась и третье имя присвоила. А знаешь, Федот Иванович, что она с собой в приданое привезла? Три платья да девять исподних, ха-ха-ха! А у покойной-то Елизаветы в одном пожаре четыре тысячи платьев сгорело! А эта с тремя платьями в Россию пожаловала! Ничего, наша держава сама в домотканых портках проходит, а царицу оденет. Но платьями стыд не прикроешь. Елизавету она околдовала; хилого муженька Петрушку сама же помогла со свету сжить. Это за грех не считается… А на престол кто ей помог вскарабкаться? Любовники!.. Ими она себя окружила для крепости и сама же их боится…

– Никитушка, Никита! Что ты, сердешный, болтаешь молодому человеку?! – вмешалась в разговор вбежавшая в комнату Александра Евтихьевна. И подойдя сзади, она зажала ему рот ладонью. Демидов оттолкнул ее на позолоченный диван. Зазвенели пружины в диване, Евтихьевна только охнула.