Земное притяжение

Они вышли на «топталовку». По проспекту катила свадьба и люди, высыпавшие погулять в субботний вечер, с любопытством толпились у края тротуара. В головной машине ехали жених и невеста, за ними еще десять легковых машин, и в каждой за стеклами — букеты цветов, а позади громыхал грузовик, и в кузове его опоясанный полотенцем дружка и женщины в ярких лентах производили под гармонь невообразимый шум — плясали, стуча о дно кузова, и пели.

— Цыган женится. Либо грек, — громко сказал кто-то из толпы.

Баныкин докурил сигарету, рассеянно надел соломенную шляпу слегка набекрень.

— Я у них заместо торжественной части, — сказал он, не скрывая больше огорчения. — У зрителя только одно стремление: давай побыстрей и отчаливай. Не слушают…

— Слушали, — неуверенно сказал Лешка.

Он боялся, Баныкин пристанет к нему: каковы впечатления, то да се. Он не мог бы сразу объяснить. У него сейчас целый вихрь в голове, и мысли наскакивают одна на другую. И вообще лучше не разговаривать, молча идти и идти с Баныкиным вроде как вчера на заводе, когда несли трубу.

— А как на заводе? Аварию ликвидировали?

— Ну да. За восемнадцать часов справились. Спать, правда, не пришлось.

Свадьба развернулась на площади вокруг сквера и покатила вниз по проспекту, мимо недостроенного театра, в последний раз показывая себя народу.

По опустевшей улице вслед укатившей свадьбе промчался спортсмен-велосипедист, припав к рулю, весь слившись со своей гоночной машиной. Казалось, он мчится на одних никелированных спицах.

У Лешки дух перехватило. До чего же здорово едет!

Он посмотрел на Баныкина. Тот и внимания не обратил на велосипедиста.

— Ты-то меня слушал? — настороженно спросил он.

Лешка кивнул головой.

— Ну как? Только, знаешь, давая по-честному, без вранья.

— Мне понравилось. Только много общих слов и, по-моему, не всегда складно.

— Так что же понравилось? — обидчиво вскинулся Баныкин.

Лешка и сам не знал. А все же что-то понравилось.

Он отмолчался, и Баныкина, как видно, это заело.

— Пивка б раздавить, что ли, — плохо скрывая досаду, сказал он.

— У меня ни шиша.

— Не в том дело. У меня есть.

Ресторан для этой цели не подходил, а больше вроде бы некуда податься в такой час.

— Голова гудит от мыслей. Поговорить надо, — сказал Баныкин. — Сюда, что ли, зайти?

Они поравнялись с кафе-молочной, раскинувшей свои столики на тротуаре, за невысокой деревянной загородкой, перешагнули загородку и сели у накрытого клеенкой столика.

— Ты сиди. Я сейчас, мигом. — Баныкин ушел в павильон и вернулся с двумя стаканами сметаны, накрытыми сдобными булочками.

— Тут, брат, не разживешься. — Он снял соломенную шляпу и бережно опустил ее перед собой на стол, отстегнул запонки, спрятал их в карман и закатал рукава.

Ели сметану, кроша в нее сдобную булку.

— Я вот о чем думаю, — сказал Баныкин. — Не растормошил, не зажег зал. Значит, слаб. На них Маяковского напустить надо было. Лично для меня каждая строчка его — золото. Я Маяковского так читаю, что со мной никто в городе тягаться не может. А между прочим, люди его тут не все любят. А как у вас на производстве обстоит с этим?

— В норме, — сказал Лешка.

Баныкин посмотрел на него, что-то соображая, и смутился.

— Ты ведь на завод к нам устраиваешься, я и забыл. Берут тебя?

— Еще не дали ответа.

— Волынят. А ты чего же? Напористей надо. А пока, значит, дела у тебя нет. Так?

Лешка кивнул и даже не удержался — присвистнул. Одно только дело у него — вывезти эти несчастные обрезки. Ему надо еще сегодня побывать на Торговой. Не в учебном комбинате, куда посылал его Матюша. Туда он не пойдет. Этого им не дождаться. На чужом месте он не рассядется ради их покоя. Ему надо к возчику зайти окончательно договориться.

— Паршиво это, когда нет дела.

— Хорошего мало.

— Я тебя понимаю лучше, чем кто-либо. Понял?

Баныкин сказал это искренне, но как-то размашисто. Лешка молчал.

— Ты что-то не усебе, — сказал Баныкин. — Не в своей тарелке, что ли. Когда на шаланде работали, вроде ты другой был.

Парень как парень.

— Господи, чего вспомнил, когда только это было.

— Ну уж! Всего год назад было. Неужели ничего и не помнишь? Хотя б ту ночку, когда шаланду в море накрыло.

— Еще бы.

Но когда вспоминаешь про это, становится больно отчего-то.

Лучше не вспоминать.

На тротуаре, почти рядом с их столиком, отделенные от него только загородкой кафе, стояли красные автоматы с газированной водой. Сюда раз десять в день бегает пить Жужелка.

— Ты с родными живешь? У тебя кто — мать, отец?

— Ну мать. И отчим.

— А товарищи-то у тебя есть? Ну хоть один верный друг?

— Верных друзей только в кино показывают. Красиво! — огрызнулся Лешка. Его коробило от простоватых вопросов Баныкина.

Он подумал, что Лабоданов и Матюша с матерью в чем-то схоже смотрят на жизнь. Только подход у них разный и разные слова. И это открытие почему-то задело его.

— Ты что, брат, в растерзанных чувствах?

Лешка ничего не ответил. На шаланде два месяца вместе работали и близко не сходились, даже после той штормовой ночи.

Чего ж теперь ему надо, чего лезет в душу?

Он поставил локти на стол, сказал медленно, твердо:

— До меня никому дела нет, и мне ни до кого.