Земные и небесные странствия поэта

Аня! Аня! и начать все заново! набело! начисто! свежо! Девственно! вместе с тобой…

Только с тобой в этом мире теплотворящем, в этих живительных песках… аааааа…

Уйти двумя рыбами неразлучными в море, в колыбель человечества! вспять! вспять! вспять!..

Стать морем?.. двумя кочующими волнами?.. рыбами?.. камнями?..

Стать другими человеками?.. другими душами?..

Перевоплотиться… забыться… воплотиться… умереть и воскреснуть, как Спаситель…

…Древние китайцы, достигая пятидесяти лет, бросали дом, город, семью и уходили в далекие края и города, где их никто не знал…

И там начинали новую жизнь под новым именем! в другом доме! с другой семьей и с другими друзьями…

А потом, под старость, вновь бросали старый дом и с новым именем уходили к другим людям и домам…

Пока смерть-цыганка не повстречалась им на вольных дорогах их!..

Анна, Анна, вот она — великая живая вечная тоска человека по другим людям, домам, жизням и воплощеньям…

Да! Да! Да!..

Аня! Аня!..

О, Боже!..

…Тогда она чародейно поднимает из горячего песка бритую, нагую голову с талыми колокольчиками, васильками дымчатыми, морскими, лазоревыми очами…

Как быстро чуткие ее глаза наполнились трепетом, цветом малахитового, бирюзового, лазоревого моря, и потеплели, и поплыли, и глядели тало, размыто на меня…

— Царь Дарий! Я пошла в море!.. Только не глядите на меня… Закройте глаза!..

Я закрываю глаза.

Она встает и идет к морю, как балерина на пуантах, по обжигающему песку…

Я открываю глаза и гляжу на нее…

Она уже не такая прозрачно, истошно, искрометно худая, она уже наливается, уже наполняется нежною, лакомой, овальной, девьей плотью, как раннее первое яблоко…

Я долго, зыбко смакую наготу пуховую, ягнячью ее, пока она не погружается в лазурь, в текучий аметист, смарагд, бирюзу памирскую, хризолит живой, сапфир ленный, опал волн, волн, волн…

Потом я снимаю опьяненно, одурманено, отуманенно что ли мои плавки и иду за ней в море…

Я догоняю в волнах ее и сзади прилипаю к ней, обвиваю осторожно, бережно, припадаю, приноравливаюсь, прибиваюсь, опутываю ногами и руками зыбучими, плывущими наготу ее пленительную, сосуд любви, как некогда обвивал Гулю Сарданапал в Водопаде…

Я люблю с женщиной в воде растворяться!..

Я люблю с женщиной становиться водопадом!..

Когда два водопада становятся одним…

Я люблю с женщиной становиться морем…

И она уже не оборачивается, и не отстраняет рук моих и ног…

И уже не плывет, а покорно встает, томительно, истово, туго наливаясь, на донный песок и сладостно, мучительно ждет…

Извивается, как водоросль гибкая, покорная, готовая…

И!..

Мы двоякой, многорукой, многоногой медузой сладчайшей что ли плывем в забвенье, в моленье, в сотленье, в сомученье, в вечное соединенье… сомленье…

И я в ее лазоревое коралловое розовое мокрое покорное улыбающееся ушко, ушко курчавое шепчу строки поэта Z:

…Я далеко уплыл в море…

Уже вечереет, хладеет в волнах…

Зачем мне море?..

Я еще дальше ухожу, уплываю в хладеющих темнеющих ночных волнах…

Ночь ночь…

Зачем мне берег?..

…А море яхонтовое…

А море янтарное…

А море яшмовое…

А море — парча текучая, атлас неслышно сонно сладко разбредающийся рвущийся под нашими руками и ногами…

А Лепесток малиновый, рубиновый, гранатовый ручеек, дымок ее девства истаял что ли в несметных текучих водяных полудрагоценных волнах, водах, каменьях что ли?..

Да и был ли он — тот лепесток-дымок?..

Не знаю, не знаю… не чую в необъятном море…

О Боже… Необъятны и горечь, и блаженство, которые Ты даруешь людям…

…Рядом с Камнями Афродиты в щуплом лазоревом отеле мы сняли недорогой номер-аппартаменты и целыми днями лежали на пустынном горячечном песке, или на необъятной тахте в бедном нашем святом дивном одиноком жилище любви.

И это был древний пир грешной, обреченной, такой краткой, но прекрасной плоти!..

Пир любви! Пир двоих!..

Который нельзя было сравнить ни с любовью к Гуле, ни с Капой-Сутрой, погруженной вместе со мной в старинное священное зеркало Пушкина и Натальи…

Я читал вслух наизусть несметно эротическое стихотворенье дервиша-суфия Ходжи Зульфикара “Лейли”:

Пурпурные поздние мясистые волокнистые истошно сахарные обвялые

пыльные пыльные ягоды заброшенной приречной алычи

Лилово дымчатые позабытые низкорослые сливы текуны

Лилейно белые дымчатые лядвеи Лейли

Когда она нага в забытых камышах лежит оставив гранатовое кулябское

платье у засохшей к зиме реки Вазроб-дарьи

А мой зебб коралловый медоточит дымит пылит в нефритовых малиновых

младых устах губах Лейли

И тут в осеннем заброшенном притихшем перед ледяной первометелью ветхостном

пыльном саду одни млады лядвеи жемчужные нагие и малиновые текучие

зыбучие губы Лейли

В осеннем переспелом саду одни млады малиновые живорубиновые

живомалахитовые губы возлюбленной моей нагой златотелой

в златокамышах Лейли Лейли Лейли

А мой зебб текун коралловый в малиновых устах забывчиво затуманенно

одурманенно живым божьим жемчугом дымит сладимым зряшным бездыханным

неурожайным семенем сорит

Ай Аллах из живых из встречных жемчугов человеков лепил лепит творит

А мой зебб в ее устах бежит

А тогда зачем неслыханно лилейные волнистые холмистые ягодицы и лакомые росистые