Земные пришельцы. Книга первая

Александр Григорьевич знал Моремана уже несколько лет. И познакомились они через одного их общего приятеля, о котором ещё пойдёт речь. Мореман был одного возраста с Бельским и «большим» человеком в своём кругу. Именно в своём. Не в его интересах было «греметь» на весь город. Моремана знали многие: круг его знакомых исчислялся сотнями – а вот имени и фамилии этого человека, казалось, не знал никто. Мореман – прозвище, неизвестного происхождения и лишь случайно имеющее сходство с известным в морском жаргоне словом. Если его кто-то спрашивал: «как твоё имя?», он шутил: «не помню». А если не сдавались: «ну а в паспорте- то?» – он изображал на лице крайнюю степень восторга и удивления и восклицал: «Ха! А мне как-то и в голову не приходило заглянуть туда!»

Мало кто знал, где жил Мореман, но никто не сомневался, что дом у него где-то есть, и уж совсем таинственным был вопрос, чем Мореман занимался. Вряд ли он где работал, потому что увидеть его можно было в любое время суток то у одного, то у другого, то у … третьей. Но вот что странно: деньги у него водились всегда. И много…

А вот кичиться этим он не любил. И броско одеваться не мог себе позволить. Да и сам-то был невзрачным.

На улицах города его можно было увидеть идущим только стремительным шагом, с сосредоточенным лицом, будто занят этот человек крайне важным делом, и если не торопиться, то дело несомненно вылетит в трубу.

Мореман всегда производил впечатление добродушнейшего парня. Да, наверное, и был таким. Не увидишь его ругающимся, не увидишь злым, рассерженным, капризным. Не было в нём жестокости. И не было подлости. Никогда. Не существовало людей, которых бы он обидел.

Но была у него одна слабость. Он любил женщин. Нет, не так, как все. Патологически сильно. Когда ему кто-нибудь по-дружески делал об этом замечание, он оживлялся, проявляя восторг, и, одновременно, абсолютно искренне сокрушался: «ну что же это творится-то?! Ну, ведь никак не могу без них и все тут! Прямо не знаю, что и делать!» – и погружался в раздумья.

Если за эту слабость его можно было бы оправдать – ведь никакого насилия (ни морального, ни физического), никакого коварства: всё на добровольных началах – то в отношении денег… Эта сторона многих пугала и удивляла. Удивляло то, что Мореман даже не утруждал себя придумать нехитрую версию о наследстве или каком-нибудь выигрыше, хотя такого выигрыша нигде нет: был случай, когда одному из своих особо близких друзей он одолжил на кооперативную квартиру 20 тысяч рублей, а тот вскоре утонул. Мореман даже не огорчился, что такая сумма уплыла вместе с утоплеником. Такова была самая загадочная сторона его жизни. Но была и ещё одна. В своей эрудиции он редко кому уступал, в то время как с книгой или газетой в руках, как возможными источники энциклопедических знаний, его видели крайне редко. А на глазах он был всегда…

…Бельский же не видел его уже давно. Обычно Мореман сам заходил к Шурику, как он называл Бельского. Каждый раз, явившись после долгого отсутствия, Мореман искренне приносил извинения, ссылаясь на дела. Оба симпатизировали друг другу. Не смотря на разные места, занимаемые этими двумя людьми в обществе, разные взгляды на жизнь, в чём-то они были схожи. Ни тот, ни другой не могли понять в чём. Эрудиция? Присущий им обоим философский склад ума? Умение общаться? Познания в психологии людей? Нет, всё не то. Бельского, как ни странно, при его порядочности и высокой нравственности не отпугивала и не смущала материальная сторона жизни приятеля. И это было величайшей загадкой для самого Моремана, который очень хорошо знал Бельского. Кстати, он был и одним из посвященных в трагическую историю его любви.

Теперь, когда Александру Григорьевичу позарез надо было найти Моремана, возникла новая трудность. Ему не хотелось сейчас прибегать к помощи других лиц, хотя одно таковое имелось. Это был один их общий знакомый, студент торгового института. И не найдя ничего лучшего, как отправится к нему, Бельский, по дороге домой из ресторана, где он угощал Верочку мороженым, решил взять такси… Но свой замысел ему неожиданно пришлось отложить.

До его уха донеслись возбуждённые голоса большой группы людей, столпившихся в небольшом скверике перед памятником великому писателю. По отдельным репликам Бельский понял, что речь идет о Шаре. Все были крайне возбуждены, спорили, ругались, охали и, даже, причитали. Со стороны подходили всё новые и новые люди, и Бельский тоже двинулся к ним с нарастающий тревогой.