Зенитчик. Боевой расчет «попаданца»

— Чуть в стороне!

Разрывы четвертого залпа.

— Совсем в стороне.

Сообщают результаты последнего залпа из окопа ПУАЗО. За десять секунд после поворота немецкий разведчик успел уйти далеко от своего прежнего курса. Сбить мы его не могли, но фотосъемку сорвали. Хоть какой-то результат. Через три минуты наступила расплата за удовольствие. Вон другой результат бежит, а за ним еще два результатика. Ой, споткнулся, упал. Взводные помогли капитану подняться. Хреново, только злее будет.

— Кто стрелял?! Кто разрешил?!

Я делаю два шага вперед.

— Все стреляли, товарищ капитан, а команду я дал.

— Ты кто такой?! Ты…

Ой, товарищ капитан, и где же вы таких выражений набрались? Ф-фу, как некрасиво! И руками у меня перед лицом махать не надо, еще заденете ненароком. Ну и выхлоп у тебя, капитан. Вчерашний? Нет, похоже, уже сегодня успел причаститься.

— За что под трибунал, товарищ капитан? За обстрел вражеского самолета?

Ах, за самовольную стрельбу по вражескому самолету. Ну да, ну да, существенная разница. Должен же кто-то немецкие самолеты сбивать, пока ты водку хлещешь. Ф-фу, как некрасиво! Все мои родственники нормальные, приличные люди. И у меня с головой все в порядке.

— А я и не знал, товарищ капитан, что на уничтожение врагов нашей Родины ваше персональное разрешение требуется.

Оказывается, все-таки требуется. Но голос уже на полтона ниже и про трибунал уже не заикается. В трибунале и ему самому могут неприятные вопросы задать. Например. Где вы в этот момент были, товарищ капитан? А где ваши взводные командиры в это время находились? И почему вверенной вам батареей командуют все, кому не лень?

— Есть десять суток ареста!

Хотя, по моему скромному мнению, хватило бы и пяти, но меня почему-то никто спросить не догадался. До моих ушей доносится еле слышное жужжание. Осторожно поднимаю глаза и вижу набирающую высоту тройку «лагов». Их подняли на перехват разведчика с аэродрома авиационного завода. Только немецкий самолет уже давно исчез, и погоня за ним, как всегда, выльется в бесполезный расход бензина. Сюда бы хоть какую-нибудь радиолокационную станцию и нормальную связь с перехватчиками. Мечты, мечты.

Со спины комбата к нам приближается группа военных. Белые полушубки, комсоставские шинели — полковое начальство пожаловало. Увлеченный разбором моих достоинств Дронников их приближения не заметил, а когда Шлыков пихнул его в бок, было уже поздно — начальство находилось буквально в двух шагах и, судя по вытянувшимся лицам, все слышало. Попал капитан.

— Что? — недовольно встрепенулся оторванный от увлекательного занятия комбат и тут же увидел подошедших.

— Что здесь происходит? — тон стоявшего впереди майора не предвещал ничего хорошего.

— Товарищ майор… — начал Дронников, но его обрывают.

— Постройте батарею.

— Батарея-а, становись! Р-равняйсь! Смирно-о!

Комбат пытается четко печатать шаг, но это у него не слишком получается, майор морщится, будто у него лимон во рту.

— Товарищ майор, личный состав учебной батареи построен! Командир батареи капитан Дронников!

От комбатовского выхлопа майора перекашивает еще сильнее, но он справляется со своей мимикой.

— Здравствуйте, товарищи артиллеристы-зенитчики!

— Здрав-гав-гав, тащ-щ май-ор! — отвечает батарея.

— Поздравляю вас с первыми боевыми стрельбами, проведенными по фашистскому самолету-разведчику!

— Ура-а! — отвечают немногочисленные кадровые красноармейцы.

— Ура-а! — подхватывают самые сообразительные.

— Ура-а! — дружно ревет строй.

Майор не обращает внимания на первоначальную заминку и продолжает речь:

— Сегодня вы, можно сказать, заново родились как артиллеристы-зенитчики…

Говорит он минуты три, потом эстафету подхватывает комиссар полка. Этот коротко говорить не может, я даже замерзать начал. Им хорошо в полушубках, а мы в шинелях на морозе стоим, хорошо, хоть ветра нет. Все когда-нибудь заканчивается, комиссарская речь тоже подошла к концу, и мы дождались команды «разойдись». Я вижу, что майор отзывает Дронникова в сторону и что-то ему втирает, комбат вяло возражает. В конце концов, майору это надоедает, и он быстрым шагом уходит в направлении штаба. За ним устремляется свита, и плетется Дронников. В батарею он вернулся часа через два, когда мы уже вернулись в казарму. На меня зыркнул волком, но про губу уже не заикался. А через два дня нам представили нового комбата.