Зенитчик: Зенитчик. Гвардии зенитчик. Возвращенец

И когда я перекрыл воду, швырнули мне полотенце. Точно не тюрьма это, не тюрьма. Прием арестованных не отработан: ни шмона, ни санобработки. И вертухаев всего два, они же и пищу разносят. Через пять минут я уже оказался на вершине блаженства, то есть на кровати. Хотел проанализировать сегодняшний день, но не заметил, как провалился в сон.

Мордовороты подняли меня посреди ночи. Ну что за дурацкая привычка допросы ночью проводить? Нет, чтобы утром, на свежую голову, после завтрака – посидели, поговорили и разошлись довольные друг другом. А тут спросонья голова ничего не соображает.

– На выход.

– С вещами?

Шутка юмора не удалась, младший мордоворот отвесил мне подзатыльник.

– Поговори мне еще.

Натянул еще мокрую форму, сунул ноги в сапоги.

– Руки за спину, – поприветствовал меня старший.

– И вам не хворать, – ответил я.

Мое ослиное упрямство стоило мне второго звонкого леща от старшего, после которого я, наконец, заткнулся. Дальше шли молча. По дороге я еще раз убедился, что никакая это не тюрьма. Здание одноэтажное, система коридорная. В коридор выходили обыкновенные двери без глазков и кормушек, никаких надзирателей в коридоре не было. С каждой стороны коридора по шесть дверей, часть противоположного крыла закрыта перегородкой со стальной дверью. Скорее всего, это обыкновенная общага, одна из комнат которой превращена в мою камеру.

– Лицом к стене! – скомандовал старший мордоворот возле одной из дверей.

Я ткнулся лбом в стену, дверь открылась.

– Заходи.

За столом сидел и что-то писал вчерашний полковник-майор. Бугаи усадили меня на табурет, стоящий посреди кабинета, руки спереди сковали наручниками. Полковник оторвался от своей писанины.

– Свободны.

– Есть.

Мордовороты покинули кабинет, и мы остались один на один. Я никак не мог понять, кого он мне напоминает. Не вязался его возраст, да и весь образ с энкавэдэшной гимнастеркой и рубиновыми ромбами в петлицах. Слишком он для них молод. И вдруг понял – выпускника российского вуза, успешно отмазавшегося от армии и попавшего на работу в представительство крупной иностранной компании, вот на кого он похож. К сорока годам он достигнет должности старшей шестерки, а после сорока пяти компания полностью его выжмет и вышвырнет на помойку жизни. Сама же наймет другого свеженького выпускника с бьющими через край амбициями. Но сейчас он счастлив и горд собой: его ведь взяли на работу в известную иностранную компанию, а его бывшие одногруппники остались за бортом.

Полковник-майор вытащил бланк протокола допроса и снова взял ручку. Пошли стандартные вопросы: фамилия, имя, отчество. Однако уже на четвертом вопросе все и началось.

– Год рождения?

– Девяносто восьмой.

Полковник-майор пристально уставился на меня.

– А может, шестьдесят восьмой? Одна тысяча девятьсот. Ну, что замолк? Узнаешь?

Он выдвинул ящик стола, запустил туда руку и швырнул на стол блеснувший металлом браслет из нержавейки. На столе лежали мои кварцевые часы, на которые я выменял хлеб во время выхода из окружения под Брянском.

– Первый раз вижу.

– Хватит ваньку валять!

Полковник хлопнул ладонью по столу, аж чернильница подпрыгнула. Затем вытащил из папки листок бумаги и театральным жестом бросил его на стол.

– А вот колхозник, у которого вы на эти часы выменяли две буханки хлеба и шмат сала, хорошо вас запомнил. «Около сорока лет, высокий, здоровый такой, с большой лысиной, винтовка у него была самозарядная. Следовал он еще с двумя красноармейцами на тракторе с кузовом. К трактору была прицеплена закрытая брезентом пушка на четырех колесах. Еще помню, что тракториста они называли Петровичем…» А вот показания красноармейца Семяхина: «…во время ночевки в одной из деревень командир нашего расчета ушел вместе с хозяином дома. Вернулся он минут через десять с двумя буханками хлеба и куском сала. Этим мы и питались еще два дня…» Отрицать будешь?

Отрицать глупо, припер он меня, но признавать свою собственность тоже не хочется – до появления кварцевых часов еще лет тридцать. Пока я раздумываю, пауза затягивается.

– Между прочим, выпуск этой модели фирма начала только в две тысячи четвертом году.

Ну да, в две тысячи четвертом друзья на день рождения новую модель подарили. Мне бы за эту оговорку полковника ухватиться, но голова в этот момент была занята другим: признаваться или нет? Пока пялился на часы отметил, что они стоят – батарейка закончилась, а ведь по моим прикидкам ее должно было хватить еще года на полтора. Везде кидают.

Полковник-майор решает меня дожать.

– А эта вещичка была зашита в вашем вещмешке.

На стол брякнулась желтая цепочка с крестиком.

– Хорошо спрятали, при беглом обыске и не найдешь. Ваша? Или тоже отрицать будете?

– Не буду, мои вещи.

– Значит, подтверждаете год рождения?

– Подтверждаю. Мой год рождения одна тысяча девятьсот шестьдесят восьмой.

Полковник майор что-то интенсивно строчил в бланке протокола.

– Как вы попали в сорок первый год и чем здесь занимались?

– Как попал, не знаю. А чем занимался? Карьеру, блин, делал. Вот уже до сержанта дошел.