Зеркальный гамбит

И вот когда глаза её стали почти черны, я узнал её, рагану Теорезу. Ибо мы были знакомы, как знакомы почти все колдуны Центра.

Надолго ли надела она платье, надолго ли подняла глаза от чёрных книг?..

– Восстань! – рявкнула дева, являя покрытый синими татуировками язык. Не в магических целях – просто ради моды. У неё ещё и уши были проколоты. Вот пошесть.

Овца зашевелилась, разогнулась, разворачиваясь, как зверь броненосец, являя миру мослы и жилы, металл и дублёную кожу. Кадавр из железа и кости, покрытый шерстью.

Ростом он оказался повыше меня; живот был пуст и провален, и обвитый проволокой позвоночник виднелся среди всяких металлических шипов и шестерней, насаженных на выступы костей. Готов поспорить, я узнал зубы от бороны и грабель, и рыбацкую пику.

На рёбра, стянутые сыромятными лентами, были набиты стальные острия; кости – явно не только овечьи – украшала затейливая резьба. Руки оказались человеческие, числом четыре; а вместо головы был конский череп с бараньими рогами, увитый лентами; один зуб его был медный, а второй стальной, и в глазах его было пусто, лишь свиток старой бумаги слабо желтел в темноте.

Он был страшен, на первый-то взгляд. Я бы понял рыцарей, которые бросили бы меч и бежали. Я же свой не бросил. Я носил простой клинок, безымянный, и магия ничего не смогла сделать с ним.

Рагана отскочила в сторону, когда её боец шагнул ко мне, а я к нему.

Сильный, скотина, и быстрый. Он не стал фехтовать, а просто ударил по моему мечу, подавшись вниз половиной тела, и тот чуть не вылетел из руки. Его меч скользнул поверх моего и попал мне в лицо, так, что брызнули осколки. Мой же клинок он взял рукой, не чувствующей боли, и стал выворачивать. Второй удар пришёлся мне в шею, раскроил капюшон.

Я рванул меч, отрезая кадавру пальцы, пригнулся, уходя от удара круглым деревянным щитом. Тут было важно, чтоб он не обрушил ничего мне на голову, я мог и не выдержать.

Я перебросил меч лезвием вверх, резко разогнулся, и его левая верхняя рука в обратном движении налетела на лезвие. Её срезало вместе со щитом; обескровленная плоть полетела на жёлтую траву, а я рукоятью нанёс удар ему в голову, развалив конский череп. Моя рука тоже была тяжела.

Его повело вбок, и, прежде чем он выровнялся и ткнул мечом в мою сторону, я выдрал из его головы свиток и разорвал его. Потом толкнул ослабевшее тело на землю – оно с грохотом упало в пыль, и некоторые кости, например, ключицы, сломались; – и начертал клинком ему на лбу короткое слово.

Теореза глядела на меня во все глаза. Она никак не ожидала, что я свалю её творение. Ну да, кого другого он бы убил. Но никого другого здесь не было.

Я шагнул к ней, и она запнулась о свой складной стул и упала на локти.

– Ленту ты дашь наконец или нет? – спросил я, приподняв девичью косу лезвием меча.

Рябь прошла по атласу, не пропала, а собралась в чешуйки, и зелёная змея, мгновение назад бывшая лентой, устремилась ко мне по мечу.

Я выругался и бросил клинок, но она нырнула в рукав, скользнув по кольчужной рукавице, и укусила меня в тот самый момент, когда я поймал её за хвост.

По крайней мере, попыталась.

Теореза было расхохоталась, но быстро замолкла.

Я выбросил змеюку подальше, одновременно наступив ногой на меч, чтоб рагана не сцапала. Разрезанный капюшон съехал на затылок.

– Дошло? – спросил я с досадой. – Расскажи им теперь.

– Ах ты сволочь, – сказала она. – А наши гадают, чего никто не смог тебя уделать. Чтоб тебе неладно было.

«Красавицы проклянут его и отвергнут; зверь заговорит с ним чёрной пастью в час хладный, и рыбы в воде, и птицы в небе, и древа в чащах будут противиться ему».

Ладно, что поделать. Ленту вот жалко. Дальше городов уже не будет, и ничего такого зелёного я уже не достану. Змею, что ли, надо было поймать?..

– Ты хоть кто? – спросила она.

– Ха, – невесело, но удивлённо сказал я. – Смеёшься, что ли?

– Отступись, – сказала она. – Ты проклянёшь сам себя, когда увидишь край мира и чудовищ, что живут за ним. Но они узрят тебя, и будет поздно.

– Нет никакого края, – сказал я. – И никаких чудовищ. Ты врёшь, проклятое отродье, и все вы врёте. Я поговорю с тобой, когда вернусь.

– Ты не вернёшься, – сказала ведьма.

– Я удивлю тебя.

Теореза рассмеялась, и смех её сопровождал меня, пока город не скрылся за поворотом дороги.

– Проклят! Будь проклят! Да ты уже проклят и проклянёшь сам себя! Сам!

Я всегда знал, что божники, хоть жрецы, хоть колдуньи, хоть городские пижонки вроде Теорезы – слегка неуравновешенные. И старался поменьше с ними связываться. И правда, какие нормальные люди будут так гоняться за мной из-за пары книжек и моего желания выбраться за пределы карты? Ну не верю я в запреты Богов – что в самих Богов мне верить не мешает, ибо их в прошлом лицезрели слишком многие, – но ведь не убивать же за это, в конце концов?

Я шёл, кроша сабатонами сухие листья, пока не вошёл наконец под сень леса, и он принял меня, заглушив далёкий злой смех раганы.

Солнце истаяло в дымке. Близился вечер, и редкие лужи в лосиных следах подёрнулись ледком. Он звенел под ногами.