Зерно А

Я схватила стул и кинулась к окну, полная решимости разбить его, спуститься со второго этажа не было проблемой. Но так вышло, что проблема была: за окном не было ничего. Мне было просто-напросто некуда спускаться. Я имею в виду, действительно некуда. Такой тьмы не бывает даже самой темной ночью.

В нашем мире – да, не бывает.

На стекле образовались капельки влаги. Я готова поклясться, что слышу, как они потрескивают, превращаясь в льдинки. Льдинки ссыпались на паркет, будто маленькие бусинки. Здесь и сейчас было запредельно холодно. Я замерзла, не смотря на то, что мое тело было изменено зерном и я не должна была столь остро ощущать холод. Я отшвырнула стул, он что-то перевернул – то ли декоративную вазу, то ли горшок с цветком, не важно. Застонав, я обернулась к кровати с сидящей на ней черноволосой женщиной.

- Чак-Чак! – завопила я что было мочи.

- Какое необычное имя, - заметила Арина. – Или это кличка?

Мне хотелось схватить Деревскую за волосы и задать ей хорошую трепку, такую, чтобы надолго запомнила. Но что-то в ее лице останавливало меня. На ее прекрасном лице было прописано следующее: «Тебе до меня как до гребаной Луны, куколка». Арине не надо было ломать передо мной комедию или делать над собой усилие, чтобы придать лицу это ужаснувшее меня выражение. Познакомьтесь, Арина Деревская (или то, как она себя называет). Тоже не суть важно.

- А, дьявол, - в сердцах бросила я и сделала инстинктивный шажок ближе к свету.

Тьма давила со всех сторон, собираясь по углам, накатывая на единственный источник света – ночник на прикроватном столике… Я лихорадочно соображала, как выпутаться из ситуации. Но ничего толкового в голову не шло. Мой внутренний генератор гениальных идей заело на отметке «бестолковое»: например, разорвать круг силы (которым здесь и не пахло) или встать в оборонительную позицию (от которой толку, как от дыры в башке, учитывая происхождение моего пока что невидимого противника). Внутренний голос, переходя на ультразвук, твердил: «Сделай хоть что-нибудь, Рита! Не стой бревном, иначе тебе крышка!»

- Нет-нет, - поспешно заверила меня Арина. Ее глаза были калейдоскопами, в которых, щелкая, складывались фантастические узоры. – Вы не настолько значимы, чтобы он пришел за вами.

До меня дошло не сразу, о чем это она. А когда дошло, я онемела. Сюда бы Стефана, глупо подумала я, Арина бы открыла ему глаза на кое-что. Ведь она не только треплется, но и демонстрирует. Я с некоторым неодобрением обнаружила, что дышу отрывисто и быстро. Спокойней, Палисси. Я прижала руку к вздымающейся и опадающей груди и оскалила зубы в том, что, боюсь, даже с большим натягом нельзя было назвать улыбкой:

- Невероятно мило с вашей стороны, Арина. Обычно мне твердят… - я резко запнулась, и уставилась на дверь, - обратное, - странным, деревянным голосом закончила я и тяжело сглотнула. Желудок словно набили гвоздями.

За дверью послышались шаги – медленные, степенные, завораживающие. Будто шел кто-то очень… большой. Пол вздрогнул под моими ступнями: раз, другой, третий… Не сказать, чтобы я не помнила себя от страха, но и приятного в ситуации было мало. Это как содрать кожу с большого пальца ноги и потом постоянно чувствовать дискомфорт, но продолжать бегать как белка в колесе, усугубляя боль. Я хочу сказать, содранная с большого пальца кожа делает погоду не сразу, а постепенно. Деревская выдрала внушительный кусок из моего самообладания, но на первых парах я могу это пережить. Я была потрясена, я боялась, но держала себя в руках и хотя бы не вопила. Вопрос в том, насколько меня хватит. Когда я завоплю от ужаса. Ваши ставки, господа.

- Время веселиться, - пробормотала я, напрягая плечи и задерживая дыхание, когда заскрипела дверь. Я еще сварливо подумала, мол, и эта дверь в сговоре, когда по комнате прокатилась волна запредельного холода, полоснув по ногам и заставив меня вцепиться в спинку кресла, чтобы не упасть.

В детстве я имела обыкновение зажмуриваться, когда что-то пугало меня. В ход шли также ладошки, которыми я закрывала лицо, или одеяло, которым укутывалась с головой. Помню, в моей комнате был платяной шкаф. Его дверцы, если их плотно не закрыть, открывались, что всегда сопровождалось пробирающим до потрохов скрипом. Иногда дверцы открывались посреди ночи, и тогда я не помнила себя от ужаса. Я лежала в темноте, боясь пошевелиться, с твердой уверенностью, что из шкафа вот-вот вылезет злобное чудовище и проглотит меня вместе с пижамой и одеялом, или, чего хуже, утянет за собой.

И вот, мои детские страхи нашли меня в двадцать три года, вопреки лжи взрослых оказавшиеся очень даже ненадуманными. Я, впрочем, не столько боялась злобного чудища, сколько неизвестности.

Я смотрела на открывающуюся миллиметр за миллиметром дверь, и мне хотелось зажмуриться. Но я продолжала стоять и смотреть. А знаете почему? Я не хотела ничего пропустить, дабы дать объективную оценку проделанной Ариной работе. И еще раз напомнить себе, почему Богдан гребаный Громов – не жилец.