Жак Отважный из Сент-Антуанского предместья (ил. И.Кускова)

Неккер был крупным банкиром. Зная его финансовые способности, король дважды прибегал к его помощи в минуты тяжёлого экономического положения страны и приглашал банкира на пост министра финансов. Неккер считал необходимым сократить расходы двора и этим снискал популярность в народе. Третье сословие было ему благодарно и за то, что, вернувшись на место министра финансов в 1788 году, Неккер приложил немало усилий, чтобы король согласился наконец созвать Генеральные штаты.

Отставка Неккера вносит смятение во все круги парижского общества: финансисты и дельцы решают закрыть биржу, и это вызывает ещё бо?льшую панику. Патриоты понимают, что король ищет предлога распустить Национальное собрание.

Весть об отставке Неккера быстро распространяется по Парижу. А между тем Неккер по приказу короля уже покинул Париж и катит по дороге в Бельгию. Вместо него назначен де Брейтель. Тот самый барон де Брейтель, который ещё недавно похвалялся перед Марией-Антуанеттой, что сожжёт Париж, если это понадобится.

Все эти новости ещё больше разжигают справедливый народный гнев. Он обрушивается на ненавистные таможенные заставы. Уничтожить их! Поджечь! Стереть с лица земли!

И две или три заставы тут же сожжены дотла.

Если сегодня на площадях и улицах Парижа многолюдно как никогда, то в Пале-Рояле и вовсе невозможно протиснуться.

Здесь раздаются тревожные голоса:

— Король хочет сорвать гнев на Неккере… Но скоро не от желания короля, не от произвола придворных будут зависеть судьбы французского народа…

— А кто, как не Неккер может сейчас спасти Францию, когда она увязла в долгах? Ни для кого не секрет, куда уходят народные денежки. Стоит только подсчитать, во что обходится содержание любимиц и любимчиков королевы, её горничных, парикмахеров, поваров… Недаром её прозвали «госпожа Дефицит»! Дорого стоят народу её прихоти!

— Куда уходят народные деньги, говорите вы? А знаете ли, что на одни свечи Мария-Антуанетта тратит сто пятьдесят семь тысяч франков в год. И огарки тоже не пропадают! Они идут в пользу её любимой камеристки, и той это приносит чистого дохода пятьдесят тысяч франков в год!

— А вы слышали, «она» распорядилась укрепить гарнизон Бастилии. В погреба подвезены запасы пороха и оружия.

— Говорят, что из бойниц Бастилии торчат дула пушек. И направлены они на Сент-Антуанское предместье.

— А куда же им ещё их направлять? Ведь стрелять будут туда, где больше всего рабочего люда!..

Торопясь высказаться, перебивая друг друга, изливают парижане своё негодование. И вдруг тишина.

— Говорит Камилл Демулен!

Демулен вскочил на скамейку, кругом него уже столпились люди: лавочники и стряпчие, купцы, ремесленники и рабочие — кого здесь только нет!

Длинные волосы оратора чуть колеблет лёгкий ветерок, и они развеваются вокруг худощавого лица с резко очерченным профилем и выдающимися скулами. На нём длиннополый коричневый сюртук; на голове треугольная шляпа.

Демулен говорит взволнованно, горячо, увлекательно, хотя слегка заикается. И его слова падают на благоприятную почву — ему внимают парижане, терпение которых иссякло, которые больше не хотят ждать.

— Граждане, нельзя терять ни минуты! — говорит Демулен. — Увольнение Неккера — это набат, который предупреждает патриотов о готовящейся против них Варфоломеевской ночи. Знайте, сегодня вечером швейцарские и немецкие батальоны выйдут с Марсова поля, чтобы покончить с народом, который уже не хочет скрывать своего недовольства!

Для большего эффекта Демулен с минуту помолчал, затем продолжал с новой силой:

— Нам остаётся только одно — взяться за оружие, чтобы защитить свои права. Но прежде для опознавания друг друга мы должны установить какой-нибудь отличительный знак, ну хотя бы кокарду. Выбирайте, какой цвет вам по душе?

— Выберите вы сами! — послышались голоса со всех сторон.

— Какой вы предпочитаете: голубой или зелёный, цвет надежды?

— Зелёный! Зелёный! Цвет надежды! — грянул хор голосов.

— Друзья, сигнал подан! — продолжал Демулен. — Я вижу устремлённые на меня глаза полицейских и их соглядатаев. Но живым в их руки я не дамся. Вот, смотрите! — Демулен вытащил из карманов два пистолета. — Берите пример с меня! К оружию!

Толпа зашумела. Как бы в ответ ей, зашелестели, зашуршали деревья, с которых сотни вытянутых рук срывали зелёные листья, превращая их в кокарды. На сюртук Демулена какая-то женщина прикрепила розетку из зелёной атласной ленты. Ещё немного, и не осталось в Пале-Рояле человека, не украшенного либо зелёной розеткой, либо ветвью, приколотой к шляпе или поясу.

— Вооружайтесь!

— Вооружайтесь!

И вот уже слышно:

— На Бастилию!

— Разрушить Бастилию!

Призыв уничтожить ненавистную крепость — этот символ королевского произвола и беззакония — уже не впервые раздавался в эти дни. Но ещё немногие из тех, кто готов был взять Бастилию хотя бы голыми руками, ясно представляли себе, что её уничтожение положит начало Великой французской революции.