Жаклин Кеннеди. Американская королева

При всем своем европейском лоске Джеки до мозга костей была жительницей Нью-Йорка. Именно здесь она чувствовала себя дома, здесь она прожила большую часть своей жизни, с 1964 года дом на Парк-авеню служил ей приютом. Ей нравился размеренный ход жизни огромного города, относительная анонимность и тем не менее возможность играть ведущую роль. Нью-Йорк был для нее естественными подмостками, театром ее жизни. Здесь она сумела стать самою собой, не Кеннеди и не Онассис, а той личностью, какой была на самом деле.

«Джеки была актрисой и любила играть, – вспоминал Джей Меллон. – Она обдумывала заранее практически каждое свое действие и наслаждалась сценическими эффектами. Впервые я увидел ее в Испанском институте… Там собралось человек сто, которые выложили бог знает сколько денег, и вот она появилась. Прекрасно одетая, застыла в дверном проеме, поглядывая по сторонам, и долго стояла так – все продумано, все очень стильно; она сделала несколько шагов вперед, снова остановилась, потом снова сделала несколько шагов, наслаждаясь каждой минутой, наблюдая за собой… И мне сразу стало интересно, что ею движет».

Нью-Йорк был центром светской жизни, а Джеки была центром Нью-Йорка. Публичность иной раз бывает способом самоутверждения, как будто смотришь в зеркало и видишь себя со стороны; Джеки, как и все знаменитости, тщательно культивировала и оберегала свой имидж, в чем на горьком опыте убедился нью-йоркский фотограф Рон Галелла. Ее отношение к популярности было противоречивым – она как бы и избегала ее, и заигрывала с нею. Джеки охотно делала вид, что никогда не читает статей о себе, но при этом просила друзей покупать таблоиды и просматривать, что там о ней пишут. Джон Фэрчайлд, редактор Women’s Wear Daily, писал: «На самом деле Джеки любила публичность, и не просто так, а с расчетом. Помню, как-то раз мы собирались снимать ее возле гимнастического зала, и тут позвонила Нэнси Таккерман, ее секретарь, и сказала: “Будьте добры, сегодня не снимайте, Джеки не в лучшей форме, а вот завтра она будет там-то и там-то”. И так всегда. Если я делал или писал что-то, что ей не нравилось, она награждала меня прямо-таки ледяным взглядом… Я много наблюдал за этой женщиной и всегда обращал внимание на ее глаза и лицо. Знаете, когда Джеки замечала нацеленный на нее объектив, ее глаза тоже становились похожи на объектив… И эти объективы любовно смотрели друг на друга. Перед камерой все ее поведение менялось».

Если бы Джеки вправду хотела спрятаться, она не стала бы жить рядом с Центральным парком и носить броские черные очки, ее фирменный знак (в передней всегда стояла корзинка с очками, и перед выходом Джеки выбирала, какие надеть). И не стремилась бы всегда выглядеть потрясающе, даже в простом свитере и выцветших джинсах, как на любимом снимке Рона Галеллы. Когда ее никто не видел или в депрессии Джеки бывала на редкость неряшливой. Один из поклонников жаловался, что, когда они путешествовали, Джеки по нескольку дней носила одну и ту же футболку. Однако публика хотела видеть ее исключительно в дизайнерских нарядах. По словам Галеллы, публика хотела видеть «красоту, богатство и шик, и Джеки воплощает собой все три составляющие… Но в ней есть еще и спокойная, чисто эстетическая красота. Она чувственна, утонченна и независима. Миллионы людей готовы смотреть на нее снова и снова, без устали».

Сама Джеки очень быстро устала от преследований Галеллы. С 1967 по 1973 год, когда решением суда Галелле было запрещено приближаться к Джеки, он только и делал, что охотился за ней и щелкал кадры. Копался в газетах, чтобы узнать, где она будет, встречался с ее горничной, переодевался – завел целый арсенал всевозможных темных очков, курительных трубок, париков и накладных усов, чтобы она не сразу его узнавала. Галелла мерз возле дорогих ресторанов, караулил на Капри, жарился на солнце в лодке у берегов Скорпиоса, подкупил сотрудников китайского ресторана, чтобы те позволили ему спрятаться в гардеробе и снять Джеки и Онассиса. Как и большинство фанатов, Галелла был влюблен в Джеки. «Никогда не забуду, как осенними вечерами бродил по Центральному парку, а потом внезапно обнаружил ее, словно бриллиант в траве… А она, наверное, уже и думать обо мне забыла…» – писал Галелла, когда апелляционный суд в очередной раз запретил ему приближаться к Джеки и ее детям на расстояние менее десяти метров.

Предписание суда стало кульминацией трехлетней войны Джеки и назойливого папарацци. Причем развязал войну именно Галелла, который подал в суд на Джеки и спецохрану ее детей, требуя возместить моральный ущерб в размере 1,3 миллиона долларов за незаконное лишение свободы. Его арестовали, когда он пытался снимать ее детей. Джеки подала встречный иск и потребовала взыскать с Галеллы 6 миллионов долларов за вмешательство в частную жизнь. Газетчики окрестили эту тяжбу «лучшим бродвейским шоу».