Жаклин Жаклин

Все эти месяцы Жанна, ты знаешь, не хотела говорить о тебе, ни со мной, ни даже с Ольгой. С недавних пор она снова о тебе заговорила. Она даже нарисовала нас с тобой рядом. Сказала, что нарисует тебе красивые глаза, и пририсовала огромные ресницы на весь лист. А потом, совсем недавно, она заявила Ольге, что готовила лучше всех в семье бабуля. Какую же радость я ощутил, узнав это. Значит, по твоей тертой морковке и манной каше на воде она скучает так же, как скучаю я. Ты победила Розеттины деликатесы, и гастрономическую кухню Паскаля, и отцовскую кормежку Жан-Марка, и даже Ольгины материнские лакомства. Как бы дать тебе знать?

Что тебе еще сказать? У нас зима и забастовка. Не топят, и не ходит транспорт. В Австралии 49 градусов и горят леса. А я ненавижу весь свет и самого себя ненавижу тоже. Я ненавижу себя и ненавижу мир, который продолжает жить без тебя как ни в чем не бывало. Я чувствую, что неспособен воздать тебе должное. Мараю страницы, вместо того чтобы воздвигнуть бумажный памятник, который обещал поставить тебе. Памятник по образу и подобию твоему, простой и серьезный, чувственный и прекрасный.

Вдобавок тебя больше нет, чтобы одевать меня, а я не в состоянии зайти в магазин и купить себе что бы то ни было. Тем хуже, дотяну до дембеля с одеждой, которую выбрала мне ты. Я осознаю, что изо дня в день все больше люблю повязывать на шею твои шарфики, ношу твой халат, якобы он теплее, и даже едва удерживаюсь, чтобы не надеть одно из твоих платьев. Жанна уверяет меня, что твои платья мне не пойдут. Однако на нарисованном ею нашем портрете в полный рост, где дедуля и бабуля с красивыми глазами стоят рядышком, она одела нас обоих в платья.

Но я заговорился… Видишь, какой я рассеянный. Хочу сообщить тебе новости квартала Сена-Бюси, а сам все время отвлекаюсь. Во-первых, одни кафе закрылись, другие на ремонте. «Олд Нави», наше любимое, погребено под ворохом старых афиш. Ничто не предвещает, похоже, даже ремонта, во всяком случае, вряд ли оно откроется. Зато в экс-«Мондриане» ремонт идет, на вид работы уже почти закончены, но кафе еще не открылось. Маленькой аптеки на улице Бюси больше нет. Помещение отойдет отелю над ней. «Фрукты-овощи», как ты и предвидела, и боялась, тоже закрылись. И мясная лавка напротив, этого ты боялась тоже. Теперь там мясной ресторан. Конечно, это совсем другое дело. Я не хожу больше в «Карфур», все там изменилось, ты сама знаешь, тебя я там больше не найду. Как будто твой такой скорый уход стал трубным гласом, возвещающим разгром и отступление для старых клиентов, которые бродят, волоча за собой тележки, с сожалением о прошлом в глазах, а на их лицах обозначен срок годности.

Не помню, говорил ли я тебе это или писал, я уже запутался, но, представь, дня через два или три после твоего ухода зазвонил телефон, это был твой дантист, твой старый добрый дантист, который, помявшись, сообщил мне, что прекращает свою деятельность. Я в ответ сообщил ему, что ты только что прекратила свою. Вот видишь, ты была права, что отказалась от имплантов, ты хотела сохранить четыре передних зуба, слегка налезающих друг на друга, боялась, что он сделает тебе белые и ровные зубы и они изменят твою улыбку. А я всегда говорил тебе: это медленная гонка между твоими шатающимися зубами и тобой. Выиграла ты. Ты ушла со своей прежней улыбкой, со своими зубами курильщицы, не очень белыми, зато гарантированно настоящими. Я любил твой рот, твою улыбку. Я нашел фотографию — да, теперь, если я хочу тебя увидеть, мне остаются только фотографии, — ну вот, я наткнулся на одну, не помню, чтобы я это снимал, даже не помню, видел ли ее, цветную фотографию тридцати-сорокалетней давности, сделанную в Колимбрите на острове Парос. Ты одна могла бы назвать мне точное место и твой тогдашний возраст. Ты снята в профиль, в правой руке держишь зажженную сигарету и одновременно подносишь к лицу открытую пудреницу. Другой рукой ты откидываешь волосы со лба и всматриваешься в свое отражение в крошечном зеркальце пудреницы необычайно пристально и внимательно. Ты красивая на этом снимке, такая невероятно красивая, что я недоумеваю, как же я смог удержать тебя, сохранить на столько лет, как смог продержаться так долго и выстоять перед конкуренцией, которая всегда наступала по всем мыслимым фронтам.

Я и сейчас чувствую в себе этот страх, страх потерять тебя, это ощущение самозванства, и продолжаю смотреть на фотографию, раздавленный твоей красотой, как будто впервые увидел ее после всех этих лет, прожитых с тобой.

Все несчастья неспроста, тара-тара-тра-та-та