Жан-Жак Руссо

Но где жить? Женева могла счесть его присутствие обременительным, тем более что «Эмиль» продолжал вызывать самые разные толки: «Исповедание веры» никого не удовлетворяло полностью. Философы оценили выпад против официальных религий. Вольтер ликовал по поводу отчуждения церквей («эти пятьдесят страниц я бы отдал переплести в сафьян»), но Руссо, будучи теперь неприемлемым как для католиков, так и для протестантов, высказывал свое несогласие и с философами: он стремился возродить религиозные чувства в самый разгар борьбы философов против Церкви. Вольтер на это ворчал: «Он высказывает столько же оскорблений философам, сколько и Иисусу Христу». Дидро возражал: «За него стоят святоши. Он обязан их интересом к себе именно тому дурному, что он говорит о философах… Они надеются, что он обратится». Другие просто возмущались. Вольтер, узнав о брошенных детях Жан-Жака, писал д’Аламберу: «И это чудовище еще осмеливается рассуждать о воспитании! Он, который не захотел воспитать ни одного из своих сыновей и отдал их в детские приюты! Он покинул и детей, и нищенку, которой он их сделал!» Троншен, рассказав об этом Мульту, сделал слова Вольтера известными и в Женеве.

Женева — не Франция. В Париже парламент осудил «Эмиля» по религиозным соображениям, но «Общественный договор» читали меньше, и он отталкивал от себя, как сказано было в «Секретных записках»,

«научной сложностью, которая делает его непонятным большинству читателей». Однако то, что было непонятно в Париже, оказалось вполне понятным в Женеве. После 15 июня Мульту радостно возвестил: «Наши буржуа говорят, что «Общественный договор»—это арсенал свободы, и пока некоторые мечут гром и молнии, большинство торжествует». Но и он вынужден был признать: даже те, кто с удовольствием принимал политическую сторону трактата, не воспринимали его «гражданскую религию» и высказывания о «необщественной» сущности христианства. Граждане Женевы и женевские буржуа объединились по поводу политической системы Руссо, но разделились в. отношении его дерзких высказываний на религиозные темы. Малый совет воспользовался этим расхождением, причем очень легко: ведь пасторы, с одной стороны, утверждают, что только, разум устанавливает догмы «естественной религии», а с, другой — считают Библию священной книгой, а ее исторические свидетельства о чудесах — доказательствами истинности христианского учения.

11 июня правительство Женевы наложило арест на «Эмиля» и

«Общественный договор»; 18-го на заседании Малого совета было решено, что первый насаждает деизм, а второй — «идеи, разрушительные для всякого правительства, и особенно опасные — для нашего». Вследствие этого книги будут сожжены «как дерзкие, бесстыдные, скандальные, разрушительные для христианской религии и всех образов правления», а автор будет арестован, если ступит ногой на землю Женевы.

Следовало ожидать, что поводы к осуждению этих книг будут главным образом религиозными, и нужно было бы, конечно, сразу опровергнуть обвинения в «противообщественной направленности», недавно выдвинутые д’Аламбером. Однако на самом деле за религией скрывалось более существенное — политика. Ведь «Эмиль» был осужден везде, а «Общественный договор» —

только в Женеве: значит, именно там он мог оказаться «пожароопасным». Религия оказалась лишь удобным поводом, чтобы разъединить сторонников Руссо, — и Мульту сразу ясно увидел это: «Вовсе не религиозные взгляды Руссо вызвали гонения на него в Женеве. Его преследователи совсем не были добрыми христианами, но воспользовались христианством, чтобы погубить его посредством глупой набожности некоторых христиан… «Исповедание веры викария» стало тем факелом, которым свободный народ сжег «Общественный договор».

19 июня ошеломленный Руссо узнал об осуждении своих книг и об указе взять под стражу его самого. «Как! Осужден, даже не будучи выслушан! Где обвинение? Где доказательства?» Он был настолько убежден, что его книга прямо-таки создана для его родного города, что тут же заподозрил чьи-то происки. Подозрение сразу перешло в убежденность: «Это по наущению г-на Вольтера обернули против меня Божье дело!» Не один он так думал. Но никаких доказательств вмешательства Вольтера нет, кроме того, что он якобы предлагал убежище Жан-Жаку.

Надо признать, что процедура осуждения Руссо не была обычной. Делами, касающимися религии, должна была заниматься Консистория, а не Малый совет, и некоторые ее члены высказывали свое недовольство этим. Родственники Жан-Жака безуспешно пытались получить копию решения по его делу; полтора десятка граждан, раздраженных ореолом таинственности вокруг этого дела, требовали определенного ответа: есть или нет указание о взятии Руссо под стражу? Ответа они не получили. Это были разрозненные протесты: общество еще не поняло, что возникшая проблема далеко выходила за пределы того, что было связано с личностью Руссо.