Жангада. Кораблекрушение «Джонатана»

После такого прямого обращения судья Жаррикес чуть не вскочил, в нарушение всех правил, ибо судьям полагается сидеть, но вовремя спохватился и только пробормотал:

— Очень ловко, право же, очень ловко!

Как видно, у судьи Жаррикеса было бронированное сердце и пронять его было нелегко.

В эту минуту в комнату вошел караульный и вручил судье запечатанный конверт.

Жаррикес сорвал печать и вынул из конверта письмо. Прочитав его, он нахмурился и сказал:

— У меня нет причин скрывать от вас, Жоам Дакоста, что это то самое письмо, о котором вы говорили; вы послали его судье Рибейро, а письмо передали мне. Следовательно, нет никаких оснований сомневаться в том, что вы говорили по этому поводу.

— Не только по этому поводу, но и во всем, что я рассказывал вам о моей жизни, — в моей исповеди тоже нельзя сомневаться!

— Э, Жоам Дакоста, — живо возразил судья Жаррикес, — вы уверяете меня в вашей невиновности, а ведь так поступают все обвиняемые! В сущности, вы приводите лишь моральные доказательства. А есть ли у вас доказательства вещественные?

— Быть может, и есть, — ответил Жоам Дакоста.

Тут Жаррикес не выдержал и все-таки вскочил с места. Ему пришлось два-три раза пройтись по комнате, чтобы взять себя в руки.

5. Вещественные доказательства

Когда судья, считая, что вполне овладел собой, вновь занял свое место, он откинулся в кресле, задрал голову и, уставившись в потолок, сказал самым равнодушным тоном, даже не глядя на обвиняемого:

— Говорите.

Жоам Дакоста помедлил, собираясь с мыслями, как будто ему не хотелось прибегать к новому способу убеждения, и сказал:

— Пока что, сударь, я приводил вам только доказательства нравственного порядка, основываясь на том, что всю жизнь вел себя как порядочный, достойный и безупречно честный человек. Я считал, что эти доказательства наиболее ценны для суда…

Судья Жаррикес, не сдержавшись, пожал плечами, показывая этим, что он иного мнения.

— Если их недостаточно, то вот какое письменное доказательство я, быть может, смогу представить. Я сказал: «быть может», так как еще не знаю, насколько оно достоверно. Вот почему я не говорил о нем ни жене, ни детям, — я боялся подать им надежду, которая, быть может, и не сбудется.

— К делу, — проговорил судья Жаррикес.

— Я имею основание думать, что мой арест накануне прибытия жангады в Манаус был следствием доноса начальнику полиции.

— Вы не ошиблись, Жоам Дакоста, но должен вам сказать, что донос этот анонимный.

— Неважно, я знаю, что написать его мог только негодяй, по имени Торрес.

— А по какому праву, — спросил судья, — обзываете вы так этого автора доноса?

— Да, сударь, он негодяй! — горячо ответил Жоам Дакоста. — Я принял его как гостя, а он явился лишь затем, чтобы предложить мне купить его молчание; я отверг эту гнусную сделку, о чем никогда в жизни не пожалею, каковы бы ни были последствия его доноса.

«Все та же уловка, — подумал судья Жаррикес, — обвинять других, чтобы оправдать себя!»

Тем не менее он чрезвычайно внимательно выслушал рассказ Жоама Дакосты о его отношениях с авантюристом до той минуты, когда Торрес сообщил ему, что знает и может назвать настоящего виновника преступления в Тижоке.

— И как же его зовут? — встрепенулся Жаррикес, сразу теряя свой равнодушный вид.

— Не знаю. Торрес не захотел его назвать.

— А этот преступник жив?

— Нет, умер.

Пальцы судьи Жаррикеса забарабанили быстрей, и он, не удержавшись, воскликнул:

— Человек, который может доказать невиновность осужденного, всегда умирает!

— Если настоящий преступник умер, господин судья, — ответил Жоам Дакоста, — то Торрес ведь жив, а он уверял меня, что у него есть такое доказательство — документ, написанный рукою самого преступника. Он предлагал мне его купить.

— Эх, Жоам Дакоста, — заметил судья, — за такой документ не жаль отдать и целое состояние!

— Если бы Торрес потребовал у меня только состояние, я отдал бы все не раздумывая, и никто из моих близких не возразил бы ни слова. Вы правы, ничего не жалко отдать за свою честь! Но этот негодяй, зная, что я в его власти, потребовал у меня большего!

— Чего же?

— Руки моей дочери. Такую плату он назначил в этом гнусном торге! Я отказался. Он на меня донес. Вот почему я теперь перед вами.

— А если бы Торрес на вас не донес, — спросил судья Жаррикес, — если б вы не встретили его на пути, что бы вы сделали, узнав о смерти судьи Рибейро? Вы пришли бы и отдали себя в руки правосудия?

— Без всякого колебания, — твердо ответил Жоам Дакоста. — Повторяю: у меня не было иной цели, когда я уезжал из Икитоса в Манаус.

Это было сказано с такой искренностью, что судья Жаррикес почувствовал, как в том уголке сердца, где складываются наши убеждения, у него что-то дрогнуло. Однако он еще не сдался.