Жанна д'Арк

Гордая речь разъярила Стаффорда, и он — каково это вам покажется! — он, свободный и сильный мужчина, выхватил свой кинжал и бросился вперед, чтобы заколоть ее — закованную в цепи, беспомощную девушку. Но Варвик схватил его за руку и удержал. Варвик поступил разумно. Лишить ее жизни при такой обстановке? Отправить ее на Небо, чистую и неопороченную? Ведь это значило бы сделать ее святой в глазах Франции. Весь народ восстал бы и вдохновляемый ее геройством начал бы победоносное завоевание своей свободы. Нет, ее надо пока пощадить, так как ей уготована иная судьба.

Итак, приближалось время Великого суда. Больше двух месяцев Кошон выискивал и вылавливал повсюду разные обрывки улик, подозрений и догадок, которыми можно было бы воспользоваться во вред Жанне, и тщательно устранял все благоприятные для нее показания. В его распоряжении были бесчисленные пути, средства и орудия, чтобы подготовить и усилить обвинение, и все это он пустил в ход.

Но у Жанны не было никого, кто позаботился бы о защите; запертая в каменных стенах, она не имела вблизи ни единого друга, к которому можно было бы обратиться за помощью. А из свидетелей она не могла вызвать ни одного: все они находились далеко, под знаменем Франции; здесь же был суд англичан. Они не смели приблизиться к воротам Руана, иначе их всех схватили бы и повесили. Нет, пленница должна быть единственным свидетелем — свидетелем защиты и обвинения; и смертный приговор будет вынесен гораздо раньше, чем двери суда откроются для первого заседания.

Узнав, что в состав суда вошли только богословы из приверженцев Англии, она просила, во имя справедливости, допустить такое же число духовных лиц французской партии. Кошон встретил ее просьбу насмешками и даже не соблаговолил прислать ответ.

По законам церкви она, как несовершеннолетняя, имела право выбрать себе ходатая, который руководил бы ее делом, указывал бы, как надо отвечать на предлагаемые вопросы, и предостерегал бы от ловушек, расставляемых хитрыми обвинителями. Быть может, она не знала, что это — ее право, осуществления которого она может требовать: ведь некому было ей разъяснить. Во всяком случае, она об этом просила. Кошон отказал. Она настаивала и умоляла, ссылаясь на свою молодость и незнание сложностей и хитросплетений законов и судопроизводства. Кошон снова отказал и заявил, что она должна будет сама поддерживать защиту, как умеет. О, его сердце было из камня!

Кошон составил так называемый procès verbal. Скажу проще: «перечень мелочей». Это был подробный список выставленных против нее обвинений, служивших основой всего суда. Обвинений? — перечень подозрений и народных слухов

— таковы подлинные слова самого документа. Ее обвиняли только в лежавшем на ней подозрении в ереси, в колдовстве и тому подобных преступлениях против религии.

Но по церковных законам подобное дело может стать предметом судопроизводства не иначе, как после тщательного ознакомления с личностью и прошлым подсудимого; и все, что добыто этим следствием, обязательно должно быть включено в procès verbal, как его нераздельная часть. Как вы помните, накануне суда в Пуатье первым делом позаботились о соблюдении этого условия. Так поступили и теперь. Послали священника в Домреми. Там и во всей округе он пытливо расспрашивал о Жанне, о ее прошлой жизни и вернулся с готовым суждением. Легко было предугадать его отзыв. Следователь, на основании собранных сведений, доложил, что нравственность Жанны во всех отношениях безупречна и он «собственной сестре не мог бы указать лучшего примера добродетели». Видите: тот же отзыв, что был получен в Пуатье. Самое суровое испытание не могло опорочить личность Жанны.

Вы скажете: отзыв этот дал Жанне сильную опору. Да, мог

бы дать, — если бы не остался под спудом. Но Кошон не дремал, и отзыв, еще до начала суда, исчез из procès verbal. Люди были благоразумны — никто не допытывался, какая судьба его постигла.

Можно было ожидать, что теперь Кошон приступит к суду. Но нет, он придумал еще одну уловку, направленную к погибели Жанны, и этим замыслом надеялся нанести смертельный удар.

В числе знаменитостей, присланных парижским университетом, был один богослов, по имени Николя Луазлер. Высокий и красивый, он отличался важной осанкой, умел говорить плавно и складно и в обращении был вежлив и обаятелен. Никаких внешних признаков лицемера или предателя нельзя было в нем заметить, хотя, в действительности, он был и тем, и другим.