Жанна д'Арк

К концу десятидневного перерыва парижский университет высказал свое суждение о двенадцати статьях. Жанну признали виновной по всем пунктам; она должна отречься от своих заблуждений и доказать свое раскаяние, в противном случае ее предадут светской власти для наложения кары.

По всей вероятности, университет заранее составил свое мнение, еще до присылки двенадцати статей, тем не менее богословы провозились над вынесением приговора от пятого до восемнадцатого числа. Я думаю, что задержка произошла вследствие временных затруднений, связанных с двумя вопросами:

1. Кто были те бесы, которые скрывались в Голосах Жанны?

2. Действительно ли ее святые говорили только по-французски?

Как видите, университет твердо решил, что эти Голоса принадлежали бесам; надо было это доказать. Он доискался, что это были за бесы, и в своем приговоре назвал их поименно: Велиал, Сатана и Бегемот [16]. Это суждение всегда казалось мне сомнительным, не внушающим доверия. И вот почему я так думаю: если университет действительно знал, что тут замешаны эти три дьявола, то во имя последовательности он должен был сказать, как он о том узнал, а не ограничиваться голословным утверждением. Ведь Жанне было приказано объяснить, почему она знает, что ее Голоса — не бесовское наваждение. Верно ли я говорю? По моему мнению, университет опирался на слишком непрочную почву. Дело вот в чем: он заявил, что ангелы Жанны суть переодетые дьяволы, а мы все знаем, что дьяволы часто являются в образе ангелов; до этого места отзыв университета обоснован прочно. Но вы легко можете заметить, что университет противоречит собственному доводу, когда принимается утверждать, что он способен судить о свойствах подобных явлений, а в то же время отказывает в этой способности человеку с самым ясным умом, каким не может похвастать ни одна коллегия богословов.

Доктора университета должны были видеть этих призраков, чтобы судить, и если Жанна обманулась, то почему же не могли обмануться и они, в свою очередь? Ведь, разумеется, они не превосходили Жанну ясностью разума и проницательностью.

Что касается другого вопроса, затруднившего университет и вызвавшего задержку, то я лишь на одно мгновенье остановлюсь на нем и пойду дальше. Университет признал кощунством утверждение Жанны, что ее святые говорят по-французски, а не по-английски и сочувствуют французской политике. Мне думается, что затруднение, тревожившее докторов богословия, заключалось в следующем: они решили, что Голоса исходили от Сатаны и двух других бесов; но в то же время они решили, что Голоса эти не сочувствуют французам, — а это являлось молчаливым утверждением, что они на стороне англичан. Но если Голоса — на стороне англичан, то они должны быть ангелы, а не дьяволы. Положение было безвыходное. Вы понимаете, что университет, как самая мудрая, глубокомысленная и ученая коллегия в мире, желал бы, по мере возможности, действовать логично и тем поддержать свое доброе имя, а потому он день за днем ломал себе голову, стараясь найти какое-нибудь здравое доказательство того, что Голоса, по первой статье, суть дьяволы, а по десятой — ангелы. Однако богословам пришлось от этого отказаться. Выхода не было. И приговор университета остался до сих пор в том же виде: дьяволы по статье 1-й, ангелы по статье 10-й, и нет возможности примирить это противоречие.

Гонцы привезли в Руан приговор вместе с письмом к Кошону, состоявшим из пламенных славословий. Университет восхвалял ревностное усердие, с каким епископ преследовал эту женщину, «чей яд заразил верующих всего Запада», а в качестве награды ему был почти обещан «венец неувядаемой славы на небе». Только это! Небесная слава… обещание будущих благ и — ничего существенного; ни словечка о руанском архиепископстве, ради которого Кошон губил свою душу. Небесный венец… какой язвительной насмешкой должно было ему показаться обещание этой награды за все его труды. Он-то что будет делать на небе? Он там никого не знает!

19 мая в архиепископском дворце собрались судьи, в количестве пятидесяти человек, чтобы решить судьбу Жанны. Некоторые требовали, чтобы ее сейчас же предали светским властям для совершения казни, но остальные говорили, что необходимо еще раз попытаться «воздействовать на нее милосердными увещаниями».

Итак, тот же самый суд собрался в замке 24 мая, и Жанну опять посадили на скамью подсудимых. Пьер Морис, руанский каноник, обратился к Жанне с речью, увещая ее спасти свою жизнь и душу, — отречься от своих заблуждений и подчиниться церкви. Закончил он угрозой: если она будет еще упорствовать, то душа ее погибнет несомненно, а ее тело будет, вероятно, предано казни. Но Жанна была непоколебима. Она сказала:

— Если бы я была приговорена и видела перед собой костер и палача, готового подложить огонь… если б я была даже охвачена пламенем, то я повторила бы только то, что говорила здесь, на суде, и до самой смерти я не отреклась бы от своих слов.