Жанна д'Арк

При первых словах проповедника она кинула на него огорченный, разочарованный взгляд и снова опустила голову. Проповедник был не кто иной, как Гильом Эрар, знаменитый своим красноречием. Темой ему послужили двенадцать злословий. Он вылил на Жанну всю грязь клеветы, которая была заключена в этом скопище яда, обозвал ее всеми грубыми именами, которые были пристегнуты к двенадцати статьям обвинения; и с каждой фразой он разгорячался больше и больше. Но труды его были напрасны: Жанна, по-видимому, была погружена в свои думы; она не двигалась и как будто даже не слышала ничего. Наконец оратор возгласил:

— О Франция, до какого унижения тебя довели! Ты всегда была оплотом христианства. Но вот Карл, именующий себя твоим королем и повелителем, начинает покровительствовать словам и деяниям бесчестной, преступной женщины — это ли не доказательство, что он — еретик и схизматик!

Жанна подняла голову, и ее глаза сверкнули огнем. Проповедник обратился к ней:

— Тебе, Жанна, я говорю: знай, что твой король — схизматик и еретик!

О, он мог бы вдоволь надругаться над ней: с этим она примирилась бы. Но до последней минуты своей жизни она не могла терпеливо выслушать хоть единое слово упрека, направленного против этого неблагодарного предателя, нашего короля, которому надлежало бы явиться сюда с мечом в руке, чтобы истребить всех этих змей и спасти самую благородную из своих верноподданных; и он пришел бы, если бы мои слова о нем не были правдивы. Преданная душа Жанны была возмущена; и, повернувшись к проповеднику, она: бросила ему в лицо несколько пламенных слов, оправдавших перед толпой все легенды о Жанне д'Арк:

— Клянусь своей верой, сударь! Несмотря на пытку и смерть, я буду утверждать и клясться, что он — самый благородный христианин среди христиан и больше всех предан вере и церкви!

Толпа разразилась рукоплесканиями; это весьма рассердило проповедника, так как ему давно хотелось услышать подобное проявление восторга; он наконец дождался, но одобрение досталось не ему: он трудился, не щадя сил, а она, она предвосхитила награду. Эрар топнул ногой и крикнул приставу:

— Заставь ее замолчать!

В толпе захохотали.

Толпа не может уважать взрослого мужчину, который просит пристава защитить его от больной девушки.

Одной своей фразой Жанна гораздо больше отдалила проповедника от его цели, чем он приблизился к ней сотней витиеватых возгласов; поэтому он был почти выбит из колеи, и ему трудно было опять разогнаться вовсю. Впрочем, ему не о чем было тревожиться. Толпа ведь была настроена, главным образом, в пользу англичан. Она лишь повиновалась закону нашей природы — непреодолимому закону — сочувствовать и рукоплескать всякому отважному и находчивому возражению, от кого бы оно ни исходило. Толпа была заодно с проповедником; на одно мгновенье, только на одно, она отвлеклась, она скоро опомнится. Эти люди собрались сюда, чтобы видеть сожжение девушки; пусть им только дадут это зрелище, не слишком затягивая дело, и они будут довольны.

Вскоре после того проповедник обратился к Жанне с формальным предложением подчиниться церкви. Он предъявил это требование вполне самоуверенно, так как Луазлер и Бопэр внушили ему, что Жанна смертельно утомлена и не будет в силах проявить дальнейшее упорство; и действительно, глядя на нее, можно было подумать, что они правы. Однако она еще раз сделала попытку отстоять свое мнение и произнесла усталым голосом:

— На этот вопрос я уже ответила моим судьям. Я сказала им, чтоб они представили все мои слова и поступки на суд святейшего Папы, которому, после Бога, я подчиняюсь.

Опять врожденная мудрость подсказала ей эти потрясающие слова, цены которых она не знала. Но теперь, когда перед ее глазами уже стоял позорный столб, а кругом толпились тысячи врагов, эти слова все равно не могли бы спасти ее. Тем не менее, все богословы побледнели, а проповедник поспешил перейти к другой теме. Недаром бледнели эти преступники: ведь обращение Жанны к папскому суду фазу отнимало у Кошона право суда над ней и сводило к нулю все, что было и будет сделано им и остальными судьями.

После некоторых дальнейших словопрений Жанна повторила, что в своих поступках и словах она повиновалась Божьему повелению; затем, когда была сделана попытка впутать короля и его друзей, она воспротивилась.

— Ни на кого я не взваливаю моих поступков, — сказала она, — ни на короля, ни на других. Если я совершила промахи, то ответственность лежит только на мне.

Ее спросили, согласна ли она отречься от тех слов и деяний, которые, по мнению судей, являются преступными. Ее ответ снова породил тревогу и смятение:

— Я готова представить все на суд Бога и Папы.

Еще раз Папа! Положение становилось крайне затруднительным. Подсудимой приказывают подчиниться церкви, а она добровольно соглашается, сама предлагает подчиниться главе церкви. Чего же больше можно требовать? Как ответить на ее страшные, невозможные слова?