Жара и лихорадка

Несколько дней перед отлетом из Женевы я проработал в библиотеке. Здесь самое полное собрание описаний несчастий и человеческих драм разных эпох, климатов и частей света; в толстых фолиантах и в километрах микрофильмов запечатлены наблюдения врачей — плоды всей их жизни, а иногда и жизни целых поколений. Здесь хранятся единственные в своем роде наблюдения, записанные уставшей рукой хирурга, который, отложив ланцет, взял в руки перо. Сухим, бесстрастным научным языком фактов сообщают они о тысячах битв за жизнь человека, постоянно разыгрывающихся на Гималаях, в топях Калимантана, в асфальтовых джунглях больших городов и в родильных помещениях глухих деревень. Здесь описаны болезни, которые уже исчезли; солидные диссертации предостерегают от болезней в тех районах, где они доселе были неизвестны. Научные работы признанных светил соседствуют на полках с записками деревенских акушеров. Одно за другим я поглощаю сообщения о передвижениях заразы, которые по своим последствиям могут заткнуть за пояс любой детектив, потому что жертвы в этом случае исчисляются миллионами. На меня обрушилась лавина фактов, содержащихся в таких любопытных журналах, как «Москито ньюс», или в публикациях Американского общества по контролю за комарами в Новом Орлеане. Я зубрил наизусть грамматику людских страданий и несчастий, будучи убежден, что на глупые вопросы человек получает столь же глупые ответы. Люди науки — а с ними я буду встречаться постоянно — не любят зеленых юнцов, которые не имеют хотя бы элементарного представления о существе дела. Готовясь к поездке в страны, где господствовала «улиточная лихорадка», я стремился изучить эту болезнь настолько, чтобы, оказавшись на месте, смог бы сразу же в ней разобраться.

В шесть часов вечера в просторном здании на улице Аппиа гаснет свет. Я не беру с собой в отель литературу, которую должен обязательно изучить перед месяцами странствий по дорогам страданий. Мне необходимо отвлечься.

Поэтому я очень обрадовался моим друзьям из Австралии, вернее австралийцам, которые ужасно мучаются, путешествуя… по Европе. Они купили просторный автофургон, оборудованный всем необходимым, начиная от кухни и кончая телевизором. Так как фургон предназначен для условий Австралии, у него на окнах сетки от москитов. Но пока мои друзья смогут, не оплачивая таможенных сборов, въехать с ним «в нижнюю часть глобуса», должно пройти время, предусмотренное законом.

Мы обнялись. Хозяйка «дома» сразу же занялась ужином, который мы и съели в скверике, напротив самого дорогого женевского ресторана.

Солнце над Леманом

Мне вручили: подробное описание маршрута, имена людей, с которыми предстояло встретиться, гарантийный полис и — как эксперту Отдела общественной информации Всемирной организации здравоохранения — паспорт Организации Объединенных Наций.

Прощальный обед я съедаю в столовой на самом верхнем этаже здания. На нем присутствуют господин Хандлер и член Французской академии Жозеф Кессель, который направляется в Латинскую Америку. Третьего компаньона — Бориса Изакова из Москвы — я так и не видел: он путешествует по странам Ближнего Востока. В отличие от меня, он не зависел ни от тайфунов, ни от муссонов, которые дуют в районе западной части Тихого океана, и поэтому смог выехать раньше[4].

Кессель — король репортеров. Уже само название книги его воспоминаний — «Не все были ангелами» — лучше всего говорит о людях, с которыми он встречался на своем журналистском пути. Под гривой седых волос блестят живые глаза, он много и темпераментно говорит. По его словам, генеральный директор ВОЗ доктор Кандау (по национальности — бразилец) не требует, чтобы книга была пронизана радостью творчества. Совсем наоборот! Он хочет, чтобы будущая книга рассказала о причинах, обусловивших создание этой организации.

— Чем больше технических подробностей, тем меньше читателей, — говорит мне Кессель, человек, который многократно объездил весь свет и забирался в самые недоступные места, но не стал авантюристом, а всегда возвращался домой, к своим привычкам.

Он убеждал меня, что «четырнадцать часов сидения на спине слона чудесным образом влияют на самочувствие». И напоследок вспомнил, как недавно ему позвонил приятель и взволнованным голосом сказал:

— Представь себе, что со мной сегодня случилось! Мне стукнуло восемьдесят! Подумай только: восемьдесят! Это же надо!

Свой последний день в Европе я провел на берегу Лемана. В тот ясный солнечный день я был свободен от работы. Сидел на скамейке и грелся на солнышке, хотя знал, что во время своей поездки только и буду делать, что прятаться от его лучей.

В тот же вечер реактивный самолет взмыл с женевского аэродрома, сделал круг над заснеженными Альпами, отыскал в небе свой невидимый путь и, мигая бортовыми огнями, взял курс на юг. После пятнадцати часов спокойного полета, мы приземляемся на аэродроме в столице Индии. Сквозь открытые двери в самолет проникает жара. В аэропорту меня встречает доктор Эдвард Мах из Будапешта.

— Я приветствую вас в Азии, — говорит он мне.