Жатва

Открыв карточку Мэри, она написала: «Пациентка высказывает желание умереть. Предписано увеличить дозы сульфата морфина для снятия боли. Изменить код состояния на „Не реанимировать“». К этому Эбби добавила направление на перевод в другую палату и отдала карточку Сесили – медсестре, ухаживающей за Мэри.

– Пусть она хотя бы не мучается от болей, – сказала Эбби. – Титруйте дозу морфина. Вводите столько, сколько потребуется, чтобы она могла спать.

– И каков верхний предел?

Эбби задумалась. Грань между освобождением от боли и бессознательным состоянием, между сном и комой была совсем тонкой.

– Никакого верхнего предела. Поймите, Сесили: она умирает. Она хочет умереть. Если морфин облегчает ее состояние, мы не должны ей отказывать. Даже если это и приближает ее конец.

Сесили кивнула. В ее глазах Эбби прочла молчаливое согласие.

Эбби уже направилась к другому отсеку, когда медсестра ее окликнула.

– Что-нибудь еще?

– Я… я просто хотела вам сказать. Вы должны знать, что…

Сесили беспокойно оглядела помещение. Медсестры видели, что она стоит рядом с опальным доктором Ди Маттео. Видели и ждали.

– В общем, я хочу, чтобы вы знали… Мы думаем… вы с доктором Чао сделали правильно, отдав сердце Джошу О’Дею.

Эбби заморгала, борясь с подступающими слезами.

– Спасибо, – прошептала она. – Огромное вам спасибо.

Только теперь, оглянувшись по сторонам, Эбби увидела одобрительные кивки других медсестер.

– Вы, доктор Ди Маттео, – одна из лучших ординаторов, с кем мы работали, – продолжала Сесили. – Мы хотим, чтобы вы знали и это.

И вдруг со всех сторон раздались аплодисменты. Эбби потеряла дар речи. Она стояла, растерянно прижимая к груди карточку. Все медсестры реанимации хирургического отделения аплодировали ей. Они устроили Эбби настоящую овацию.

– Я требую, чтобы ее убрали из ординаторов и выгнали из Бейсайда, – сказал Виктор Восс. – И я не остановлюсь ни перед чем, чтобы этого добиться.

За восемь лет, проведенных на посту президента клиники Бейсайд, Джереми Парр повидал достаточно кризисных ситуаций. Две забастовки медсестер, несколько судебных дел о врачебных ошибках, каждое из которых тянуло на многие миллионы штрафных выплат. Однажды активисты движения «Право на жизнь» устроили в вестибюле клиники настоящий шабаш. Джереми приходилось видеть разгневанные лица. Но с такой неистовой, клокочущей яростью, перекосившей лицо Виктора Восса, он сталкивался впервые. В десять часов утра Восс явился к нему в кабинет, сопровождаемый двумя адвокатами, и потребовал созвать совещание. Время двигалось к полудню, и теперь в кабинете Парра сидели вызванные им Колин Уэттиг – руководитель хирургической ординатуры, а также юрист клиники Сьюзен Касадо. Ее Парр пригласил по своей личной инициативе. Хотя пока не было и речи о судебном разбирательстве, президент клиники решил подстраховаться. Отнюдь не лишняя предосторожность, когда имеешь дело с таким могущественным человеком, как Виктор Восс.

– Моя жена умирает, – бушевал Восс. – Вам это понятно? Умирает. Она может не дожить до завтра. И прямая вина за это лежит на обоих ваших ординаторах.

– Доктор Ди Маттео стажируется всего второй год, – ответил Уэттиг. – Сама она ничего не решала. Решение было принято нашим старшим ординатором доктором Чао. Она больше не работает в клинике.

– Я требую уволить и эту… доктора Ди Маттео.

– Ее не за что увольнять.

– Так найдите повод вышвырнуть ее из клиники!

– Доктор Уэттиг, – спокойным, рассудительным тоном начал Парр, – нужно найти основание для прекращения ее стажировки.

– Нет таких оснований, – гнул свою линию Генерал. – Все ее поступки, все сделанные ею выводы профессионально безупречны. Более того, они все задокументированы. Мистер Восс, я вполне понимаю, как вам сейчас тяжело. В таком состоянии всегда хочется возложить на кого-то вину и потребовать наказания. Но мне думается, ваш гнев направлен не туда. Истинная проблема кроется в нехватке донорских органов. Тысячам людей требуется пересадка сердца, но операции делают единицам. А теперь представьте последствия увольнения доктора Ди Маттео. Она может подать встречный иск. Дело приобретет более широкую огласку. Соответствующие инстанции начнут копать и задавать вопросы. В частности, они спросят, почему семнадцатилетний парень с самого начала не получил предназначенное ему донорское сердце.

Восс сердито сопел.

– Боже мой, – пробормотал Парр.

– Вы понимаете, о чем я говорю? – спросил Уэттиг. – Дело получит скверный оборот. На нашу клинику упадет тень. Мы вовсе не хотим давать газетчикам пищу для статей. А статьи обязательно появятся, и в них будет намек на классовую войну. Еще одна история о вопиющей несправедливости, проявленной к неимущим. Именно так это и подадут населению. И никто не захочет разбираться, так это на самом деле или не совсем так.

Уэттиг вопросительно посмотрел на собравшихся. Все молчали.

«Наше молчание говорит больше, чем многочасовые речи», – подумал Парр.