Жажда снящих

Ночь он спал крепко и без снов, а наутро собрался в дорогу. Девка смотрела на него прежним собачьим взглядом. Лицо у неё было красное, зарёванное.

«Небось до утра глаз не сомкнула. А ведь и пришибить могла во сне. Теперь – могла. Хотя… да нет, не могла. Кишка тонка. Раз Вонгерда за год так и не сподобилась подушкой придушить, так что уж теперь…»

Трой вышел во двор. День стоял солнечный, ясный – первый, кажется, ясный день за прошедшие недели. Было безветренно, и в кои-то веки не тянуло с ближних болот тухлым душком.

Трой оглядел двор, с удовлетворением задержал взгляд на ухоженной могиле, перевёл глаза на собачью конуру. Щенки подросли, прозрели, и теперь бойко копошились в пыли, меж мамкиных лап. Тот рыжий уже теперь был крупнее остальных: он повалил слабого брата и, зажав его шею лапами, остервенело драл зубами обвислое чёрное ухо. «А вот его уже пора бы на цепь, – подумал Трой. – Скоро сладу не будет».

Что-то кольнуло его – будто пристальный взгляд или чувство близкой опасности. Трой вскинул голову и встретился с круглыми жёлтыми глазами. Умными, внимательными. Изучающими. Вопрошающими. Не хотел бы он отвечать на этот вопрос, но не ответить не мог – всё тело его говорило, окрепшие мускулы, прямая спина, твёрдый взгляд. Говорило: здоров уже. Здоров – и готов.

«Вонгердова собака, – успел подумать он, глядя, как псина медленно поднимается – опустевшее брюхо казалось странно поджарым, – отталкивается мохнатыми лапами от земли, мчится к нему, пригнув голову, и солнце, тёплое солнце, отблесками играет на белых клыках… – Вонгердова собака – честная. Не нападёт на слабого, на больного. Дождётся. Дождётся равного».

Она прыгнула, Трой рванул из ножен меч, но всё равно не успел бы – может, и впилась бы сталь псине в опустевшее брюхо, да только ещё прежде её челюсти сомкнулись бы у Троя на горле… Но что-то сипло засвистело справа, потом грохнуло, так, что у Троя заложило уши, полыхнула в воздухе ярко-белая вспышка – и псина рухнула наземь, будто подстреленная в полёте птица. Брюхо ей прожгло напрочь, кишки вывалились из него ещё до того, как она упала. Собака задёргалась, булькая выступившей на алой пасти пеной, дико вращая жёлтыми глазами. Трой подошёл к ней, чувствуя, как снова отяжелела больная нога. Присел, хотел протянуть руку, коснуться морды, но передумал. Поднял меч, коротко ударил, прекратив мучения бедной твари. Глянул поверх замершей чёрной туши на щенков, сбившихся в кучу и отчаянно пищавших от недоумения и страха.

И потом только поднял голову и посмотрел направо.

Посмотрел – и обомлел.

Она стояла там, и в руках у неё было что-то такое, чему Трой сперва даже названия не мог подыскать. Вроде как палка, и не палка, длинная, чёрная, с круглой дыркой в основании. А потом его будто кипятком ошпарило: «Демоны преисподней, да это ведь „гремучий огонь“! У Вонгерда был „гремучий огонь“!» Трой никогда этих штуковин не видал, только слышал, что придумали их колдуны из восточных земель, вроде как палки, которые плюются белым пламенем, и дальность у них, и сила убойная – арбалету не снилось… Легенды об этих палках диковинных ходили, только никто не знал, где их найти. Трой бы душу за такую палку продал. А у Вонгерда – глядишь, была…

«Была, – подумал Трой, – и он мог встретить меня с ней наперевес, проклятье, да мог башку мне снести ещё до того, как я домишко его увидел – и не стал. Он вышел ко мне с мечом, как мужчина, как воин, и мы дрались, как мужчины и воины, и любой из нас мог умереть, как воин и мужчина – шансы были равны.

А теперь вот стоит тут… баба. С «гремучим огнём» наперевес. Стоит, и чёрная дыра направлена мне в грудь… И как она успела, – удивился Трой. – Как успела? Схватить, выскочить, выстрелить – а мне даже меч выдернуть времени не хватило? Или она ещё прежде, чем эта псина кинулась на меня, стояла на пороге, целя мне в спину?..»

– Ну, – сказал он, – ты дала. Не ожидал. Как ты её… слёту. И попала.

– Я умею, – ответила женщина и вдруг залилась гордым румянцем. – Меня Вонгерд учил. Тут на болоте твари разные, так я по ним…

– Учил? – переспросил Трой. – Он тебя учил? Обращаться с этим?..

– Учил, – повторила женщина и заулыбалась. – Говорил, хорошо у меня выходит. Хвалил даже. – Она запнулась и вдруг протянула ему «гремучий огонь». – Я тебе её несла. Возьми… может, сгодится? И я, может… сгожусь…

«Ох ты, дура… Ох ты дура, дура! Старик Вонгерд доверил твоим умелым, но таким равнодушным рукам самое ценное, что имел. Самое важное, что у него было, то, за что любой в большом мире правую руку бы отдал. Да я бы своей бабе под страхом смерти запретил даже прикасаться к этой палке… а он тебя учил. Стрелять. Он не боялся, что однажды ты направишь эту палку ему в голову и долбанёшь из неё „гремучим огнём“… Он верил тебе. Тебе, стерве, он верил, он тебе доверял. И жизнь спас, и заботился, и… И любил, выходит. Любил он тебя, дуру.