Жажду — дайте воды

Он весь посинел от негодования, зло, со свистом сплюнул и ушел. Наверное, на себя не надеялся, боялся, что не удержится и прикончит пленного.

* * *

Из штаба армии нам сообщили, что «язык» наш — бывалый разведчик. Сахнова и двух моих бойцов наградили именными ручными часами. Сахнов совсем голову потерял, все бормотал про себя:

— Да ведь эти часы? Это мой первый честный заработок, добытый своим по́том. О господи!

Пистолет, отобранный у пленного, я отдал Шуре. Маленький браунинг, со спичечный коробок.

Сегодня шестнадцатое августа. Через четыре месяца и двенадцать дней мне исполнится двадцать. Записи мои о праведном.

НИЖЕ ЧЕРТЫ НЕ ПИШИТЕ

Окопы укрыты кустами малины. Она буйно разрослась. И сейчас над окопами желтый потолок из осенних листьев. Я шагаю под этим желтым потолком.

Малины на кустах видимо-невидимо. Ведрами ее собираем. Шура сварила варенье и прислала мне целый котелок. Чудо-варенье, так оно ароматно. Сахнов где-то в развалинах раздобыл три бочонка, закрепил на них обручи.

— На что они тебе, Сахнов?

— Грибов насолю. Вон их сколько в лесу у берега. Вы только соли достаньте. Всю зиму будем есть грибной суп.

— Чудак, — говорю я, — неужели, думаешь, что мы будем здесь до зимы стоять?

— Кто знает…

— Я знаю. Мы еще до зимы обязательно сломим противника, погоним его назад.

— Дай-то бог, — вздохнул Сахнов. — Одно плохо: говорят, бог войны на дню семь жен меняет.

* * *

Сахнов засолил три бочонка грибов. Да еще каждый день и варит и жарит свежие грибы. И все нас просвещает.

— В грибах, — говорит, — много спирту, он пьянит. Ешьте, ешьте…

И все-то он знает!

* * *

Немцы раза два в неделю атакуют наши позиции. И перед этим всегда бывает необыкновенная тишина. По ней-то мы и догадываемся, что пора готовиться «к встрече» с противником: укрепляем позиции и выжидаем в обороне…

Вот новая атака!

На нас движется немецкий танк. Миной его броню не пробьешь, это мне ясно. А нашу противотанковую пушку разбомбило прямым попаданием во время ночного налета.

Танк продвигается вперед, за ним атакующая цепь противника. Я бью по танку из миномета, пехоту косят наши пулеметы, прижимают ее к земле.

Танк уже совсем близко. Это громадный, тяжелый «тигр». Никакая сила его не берет, ничем не можем одолеть. Движется в глубь наших позиций и ведет беспрерывный огонь из башенного орудия и пулеметов.

Мы готовим противотанковые гранаты. Бросим под гусеницы, может, хоть этим одолеем его упорство.

Танк почти рядом. Чувствую запах горящего бензина и стали, и мне уже кажется, что нам конец, что вот сейчас он раздавит нас. И от этого прошибает озноб: ведь однажды я уже был под гусеницами почти такого же чудища…

И вдруг танк ткнулся своим хоботом в землю, взревел моторами и исчез.

Что за чертовщина! Над кустами малины торчат только гусеницы танка. Ясное дело: наши пехотинцы поймали его в ловушку — вырыли противотанковый ров и укрыли кустами малины… Вот танк и угодил в него.

* * *

Нас замучил запах мертвечины. Вдоль всей нашей линии заграждения грудятся разлагающиеся трупы гитлеровцев. Здесь война не на жизнь, а на смерть.

* * *

Шура дала мне почтовой бумаги. Квадратный листочек в мелкую линейку. Один край намазан клеем. Лизни и заклеивай. С другой стороны написано: «Выше черты не пишите», внизу — «Ниже черты не пишите», а в уголке — «Под карандаш». Последнее мне очень нравится — писать карандашом. У меня только и есть карандаш.

Человек я дисциплинированный, пишу, где позволено. Пишу о малине, о грибах и о пойманном в ловушку «тигре».

Моих записей все больше и больше. Я храню их в специальном кармане на внутренней стороне гимнастерки. Сам его пришил. Это мой тайник. Тут у меня хранятся и несколько засушенных лепестков розы, еще из дому. Аромат в них давно иссяк, но, когда я смотрю на лепестки, мне кажется, что я дышу воздухом наших гор. Записи мои пестрые, написаны на разноцветных клочках бумаги: желтых и синих, белых и зеленых… Ко мне на позиции заглянул майор Ерин.

— Новость слыхали? — спросил он своим спокойным, бесстрастным голосом. — Английские войска высадились на юге Италии. Гитлеровцы капитулировали.

— Слыхал, товарищ майор. У нас приемник, мы даже Москву ловим…

— Ах да, черт побери. Опять я опоздал.

— Не вы опоздали, товарищ майор, — сказал я. — Опоздали союзники с открытием второго фронта.

— Во всяком случае, это как-то повлияет на исход войны.

— Я уверен, что повлияет, и очень даже. В основном психологически. И не столько на нас, сколько на противника. Он ведь до отчаяния еще не дошел. А когда военные действия развернутся у него в тылу, живо поубавится спесь.

Майор внимательно глянул на меня, улыбнулся и говорит:

— А вы, оказывается, стратег? Не послать ли вас в военную академию?

У меня голова кругом пошла: хорошо бы, конечно, но как же Шура? Хоть я редко ее вспоминаю и еще реже встречаю, однако знаю, что она близко. А если в академию, то…