ЖД

Анька, однако, знала, что в принципе отца прошибить можно – если, во-первых, правильно выбирать моменты для атак, а во-вторых, не терять настойчивости. Большинство детей быстро забывают о своих просьбах и после первого родительского отказа начинают хотеть чего-нибудь другого, – но Анька была не такова, она даже задачку решала до тех пор, пока не сойдется с ответом, и мать не могла ее переупрямить: ребенок не засыпал, пока не добивался своего. Так что после окончания шестого класса с похвальным листом и дубовым венком (школьное нововведение, гордость директора) она с периодичностью пресловутой китайской капли долбила отцу темечко разговорами про ваську.

– Это кошмар какой-то, – пожаловался отец верхнему дяде Шуре, когда тот со своим васькой, чинным, говорящим, модно подстриженным, зашел к ним в гости пропустить рюмку коньяку.

– Ну, хочет ребенок – что тут такого? – равнодушно отвечал дядя Шура, снисходительно глядя, как его васька (его звали Петька – говорящим иногда давали имена) развлекал Аню, позволяя себя чесать.

– Как – что такого?! – кипятился отец. – Ты меня, Шура, прости, я человек старорежимный, но я не понимаю вообще, как это можно…

– Ну а что, раньше лучше было? – так же лениво спрашивал дядя Шура. – Когда они в метро по последним вагонам сидели? Когда в подземный переход было не войти? Ты сам тогда, я помню, в каждом номере писал: пора решить, пора решить! Вот тебе, пожалуйста, решили. И ты недоволен еще. Я эту оппозиционную интеллигенцию, моя бы воля… Всем недовольны, вообще всем, всегда!

Но дядя Шура говорил все это так снисходительно, что ясно было: ничего он не сделает оппозиционной интеллигенции, даром что работает известно где. Петька умильно жмурился: как все васьки, он быстро стал похож на хозяина – вальяжный, толстый. Впрочем, иногда он принюхивался, настораживал уши, стремительно мчался к двери – наверное, дядя Шура тоже в иные минуты подбирался и менялся до неузнаваемости; Анька не хотела в этом убеждаться.

– Но тебя самого ничто не коробит? – спрашивал отец. – В этом «Плане спасения»?

– Ну а что делать, Слава? Делать что? При Лужкове они на каждом углу стояли, а в подъездах – ты сам помнишь, что делалось. Что ты предлагаешь? На колбасу их пустить?

– Ребята! – умоляюще говорила мама, давясь македонским салатом и закрывая руками рот.

– Это ты не мне говори, Надя, это ты мужу своему говори, – распалялся дядя Шура. – Вам чего ни сделай – все будет не так! Вот скажи: что ты на цирки наехал в прошлом номере у себя?

– Читает! – радостно говорил отец; по мере того, как закипали окружающие, сам он помаленьку успокаивался, словно поделившись с ними избытком энергии.

– Да нипочем бы я не читал эту пачкотню, если бы не работа! Но вот скажи: цирки-то тебе чем не нравятся?! Если бы там убивали по-настоящему, я бы еще понял. Хотя скажу тебе честно, Слава, – если васьки сами на это согласились…

– А выход у них был?! – снова вскипал отец.

– Но ведь ты, или я, или любой, – дядя Шура показывал на окно, за которым виднелись бесконечные ряды других освещенных окон спального района Митяево, – мы же не на улице, так? Ты же не сбором бутылок зарабатываешь, так?

– Пленка, которая меня от этого отделяет, очень тонка, – угрюмо отвечал отец.

Такие споры случались у них регулярно, и васька Петька внимательно к ним прислушивался. – Аня чувствовала, как он напряжен, хотя и не препятствует ей учесывать себя, сколько угодно. Где дядя Шура взял Петьку – она не знала: мать как-то сказала, что он попался во время одной из облав и показал замурзанный диплом Горного института. Сделать из Петьки человека, конечно, было уже нельзя, но для мелких домашних поручений он годился, и дядя Шура, давно холостяковавший, взял его к себе. Петька чистил картошку, исправно мыл посуду и сторожил дом, когда дядя Шура уезжал в командировки.

2