ЖД

– Ничего банька, других не хуже… Ты, майор, в Америке Латинской бывал? А я бывал, нашел случай. Там славная одна была цивилизация, вроде нашей. И знаешь, что с тамошними коренными теперь? Совершенно себя не помнят, вообще не знают, зачем живут. А у нас, скажу тебе, еще вполне приличный вариант. Вроде, знаешь, параллельного присоединения против последовательного. У них десять захватчиков подряд, а у нас всего двое по очереди. И население не успевает окончательно привыкнуть, и навыков лишних не надо. С этими научились, с теми приспособились – ну и все, и пожалуйста, меняйтесь, пока не надоест. Мы их топливо, они наша крыша. Вечный двигатель это, понимаешь ты, Волохов? И не дам я такой хороший перпетуум-мобиле разрушать даже из-за самой рыжей девки, хорошо ли ты меня понял, майор?

– Хорошо, – сказал Волохов. – Куда уж лучше.

– Что, скажешь, неправда все?

– Почему, правда. Нравится младенцу в утробе, вот он и решил не рождаться.

– Дело, дело. Чего рождаться-то? Кто родился, тот и умер, а нам и тут неплохо. Можно прекрасными вещами заниматься. Пока твои так называемые нации медленно помирают, наша думает о главных вещах. Понемногу странствует. Сочиняет очень недурные стишки на родном языке. Поет песни. Хранит фольклор. Девушки замечательные, жрецы талантливые, земледельцы такие, каких ни в одной другой стране не осталось. Земля у них сама родит, яблоня плоды приносит, печка пироги печет. О чем ни попросишь, само делается. Вот скажу я баньке – банька, топись! – и затопится банька, слышь, Волохов? А скажешь ты – и тоже затопится, потому что коренное население. Вот скажи: топись, банька!

– Рухни, банька, – сказал Волохов.

– Дурак ты, – беззлобно отозвался Гуров. – Рухни – варяжское слово, она на этом языке не понимает. А вот «топись» – понимает.

Влажный жар медленно поднимался вокруг. Голова у Волохова закружилась.

– Что, попаримся, майор? – спросил Гуров. – Банька – она ведь чтобы париться, а не чтобы с захватчиками спать. Какого парку закажешь? Березового, облепихового, эвкалиптового?

– Серного, – сказал Волохов и выскочил наружу. В бане становилось жарко, он еле выдерживал липкий, обволакивающий пар. Из белого облака, которым окуталась баня, доносилось довольное, заливистое похохатывание Гурова.

До своих Волохов бежал опрометью, словно от погони. Он поднял отряд на рассвете, в шестом часу утра.

– Подъем! – закричал он. – Выступаем немедленно. Десять минут на оправку, пять на перекур, и вперед.

Серое, сырое пространство расстилалось вокруг него. Ближе к утру пошел мелкий дождь, он смутно сеялся на серые избы и старые заборы, и все вокруг было так невыносимо второсортно, так безысходно кисло, что сама мысль о бесконечной – сколько там еще до конца? – жизни без Женьки наводила смертную тоску. Если это не желает кончаться, мы кончимся сами. Даже птицы, кажется, собрались жить вечно и косились на Волохова презрительно. Ну да, говорило все вокруг, мы и это переживем, и очень отлично. Хорошо же, подумал Волохов, приятно вам покачаться на ваших вечных качелях. Одна приличная баба почтила собой это протухшее пространство, и ту оно попыталось сожрать – хорошо, посмотрим, посмотрим.

– Куда мы, командир? – несмело спросила медсестра Анюта на правах женщины, которой дозволялось любопытство.

– Есть такая деревня – Жадруново, – сказал Волохов. – Все пойдем туда.

Глава третья

Город Блатск

1

Город Блатск располагался в северной, болотистой части среднерусской равнины, за что и получил прозвание, – но в последние десять лет оправдывал его иначе. В умирающих государствах население собирается в изолированные кланы – и Блатск стал Меккой российской блатоты, у которой был здесь мозговой центр, штаб и средоточие светской жизни.