Жданов

— Ну что ж, — сказал Сталин, — я думаю, что этот вопрос нельзя решать письмом или решением, а надо сначала поработать над ним, надо комиссию создать. Товарищ Жданов, — повернулся он к Жданову, — какое у вас предложение по составу комиссии?

— Я бы вошёл в комиссию, — сказал Жданов. Сталин засмеялся, сказал:

— Очень скромное с вашей стороны предложение. Все расхохотались.

После этого Сталин сказал, что следовало бы включить в комиссию присутствующих здесь писателей…

— И вот ещё кого, — добавил он, — Мехлиса, — добавил и испытующе посмотрел на нас. — Только он всех вас там сразу же разгонит, а?

Все снова рассмеялись.

— Он всё же как-никак старый литератор, — сказал Жданов…» ^{596}

20 сентября 1947 года в первом же номере реорганизованной «Литературной газеты», пользуясь её негосударственным статусом, поместили материал, который не могли себе позволить партийные и государственные издания СССР из опасения дипломатического скандала. В статье «Гарри Трумэн» президента США сравнили с «маленьким ефрейтором из Мюнхена». В первые послевоенные годы, вероятно, сложно было придумать более оскорбительное сравнение. Подобные публикации «Литературной газеты» послужили спусковым крючком для всей советской прессы — с осени 1947 года отечественные СМИ, сохранявшие осторожность даже после Фултонской речи Черчилля, наконец перестали сдерживаться в отношении Запада.

В этой области пропаганды Сталин и Жданов порой «опускались» даже до самых мелких деталей. Известный советский карикатурист Борис Ефимов вспоминает, как в 1947 году его пригласили к нашему герою:

«Жданов весьма приветливо со мной поздоровался, пригласил сесть на один из стоящих у стены стульев и сам уселся рядом.

— Мы вот почему вас побеспокоили, — начал он. — Вы, на верно, читали в газетах сообщения о военном проникновении американцев в Арктику под тем предлогом, что им оттуда грозит "русская опасность". Товарищ Сталин сказал, что это дело надо бить смехом. Товарищ Сталин вспомнил о вас и просил поговорить с вами — не возьмётесь ли вы нарисовать карикатуру на эту тему.

При словах "товарищ Сталин вспомнил о вас…" я склонил голову и слегка развёл руками, давая этим понять, как высоко я ценю доверие товарища Сталина и приложу все силы, чтобы это доверие оправдать. Но внутри у меня тревожно сжалось сердце. Попасть в орбиту внимания Сталина было столь же почётно, сколь и опасно. При его феноменальной памяти, вспомнив обо мне, он, без сомнения, вспомнил и о том, что я — родной брат репрессированного и расстрелянного Михаила Кольцова. И малейшее неудовольствие Хозяина, малейшая неудача в исполнении его задания могли привести к большой беде для меня и моей семьи.

Между тем Жданов продолжал:

— Товарищ Сталин так, примерно, представляет себе этот рисунок: генерал Эйзенхауэр с целой военной армадой рвётся в Арктику, а рядом стоит простой американец и спрашивает: "В чём дело, генерал? Почему такая бурная военная активность в этом мирном районе?" А Эйзенхауэр отвечает: "Разве вы не видите, что нам отсюда грозит русская опасность?" Или что-нибудь в этом роде.

— Нет, нет, — поспешил сказать я. — Зачем что-нибудь другое? По-моему, это очень здорово. Разрешите, я так и нарисую.

— Что ж, хорошо, — сказал Жданов. — Я так и доложу товарищу Сталину.

— Позвольте, Андрей Александрович, только один вопрос. Когда нужен этот рисунок?

— Когда? — Жданов на секунду задумался. — Ну, мы вас не торопим, но и особенно задерживать не надо. Всего хорошего» ^{597}.

На следующий день, однако, художника поторопил телефонным звонком лично Сталин. Уже вечером готовый рисунок курьером правительственной связи передали в Кремль. Вспоминает Ефимов:

«Следующий день прошёл без всяких событий, а на другой — раздался телефонный звонок: "Товарищ Жданов просит вас приехать в ЦК к часу дня".

…В приёмной перед кабинетом Жданова сидели десятки людей. "Ну, до меня не скоро дойдёт очередь", — подумал я.

Но когда через несколько минут из кабинета Жданова вышел увешанный орденами генерал, сидевший за большим письменным столом в приёмной помощник, сняв трубку внутреннего телефона и ответив: "Да, здесь", пригласил меня вне всякой очереди в кабинет.

Жданов сидел не за монументальным письменным столом в глубине огромного кабинета, а на торце длиннющего стола заседаний, стоявшего перпендикулярно к письменному столу. Он любезно поднялся мне навстречу. Приветливо взяв меня за плечи, он подвёл к длинному столу, на котором я увидел свой рисунок.

— Ну, вот, — сказал Жданов. — Рассмотрели и обсудили. Есть некоторые поправки. Все они сделаны рукой товарища Сталина.

Произнеся эти слова, он многозначительно на меня взглянул. Я, как и следовало, почтительно склонил голову и развёл руками. Потом, внимательно взглянув на рисунок, сказал:

— Андрей Александрович. Мне кажется, что поправки — главным образом, по тексту. А по рисунку, как будто…