Жду и надеюсь

Тихо, кажется, ни души. Еще недавно железную дорогу охраняли только подвижные патрули, и, выслеживая их маршрут, затаившись в придорожных болотцах или траве, партизаны совершали стремительные броски, с ходу втыкали взрывчатку под рельсы. Но в бумагах, которые принесли однажды подрывники, успевшие под очередями, среди языков пламени и стонов, порыться в опрокинутых офицерских вагонах, Шурка нашел нечто такое, что сразу приковало внимание Бати — большого любителя и знатока по части железнодорожных диверсий. «О, ты дывысь, какая штука… Ловкачи, трех зайцев за одну ногу хотят ухватить…» Майор Гауфф из Транспортного отдела охранных войск доносил уполномоченному по воинским перевозкам группы армий «Юг»:

«Ввиду нехватки войск,

мы полагаем в течение десяти дней ввести новые эффективные методы борьбы с диверсиями. А именно: на перегонах расставлять постовых из числа жителей окрестных деревень из расчета одного жителя на 100 м (2 телеграфных столба), что обеспечит хорошую зрительную и звуковую связь. Вменить в обязанность постовым при появлении любого неизвестного лица кричать как можно громче или бить по рельсам, специально подвешенным к столбам близ поста. Все постовые должны немедленно дублировать сигналы тревоги, в результате чего эти сигналы будут переданы со значительной скоростью на ближайший разъезд или станцию охранному подразделению, имеющему дрезины. Данная система оповещения — „Лебендигес Телефон“ („живой телефон“) — должна основываться на высоком чувстве дисциплины и ответственности, каковое трудно ожидать от местного населения, поэтому для четкого действия системы необходимо ввести строгие наказания для провинившихся и не подавших вовремя сигнал. Эти меры необходимо подкрепить взятием заложников. Для контроля над действием постовых на полотне необходимо чередовать их с немецкими военнослужащими из расчета один немецкий часовой на пять местных жителей (10 столбов). К сожалению, вооружение местных постовых невозможно во избежание неправильного использования оружия…»

Павло, подавшись вперед, выслушивает порубку. Он даже приседает от напряжения. Ладонями, приставленными к ушам, он ловит звуки, не спеша процеживает пространство перед насыпью.

Тихо. Смутно шевелятся нити тумана, подвешенного на пеньках. Но ни человечьей, ни звериной, ни птичьей жизни не слыхать в этой мертвой зоне.

— Никого,— шепчет Павло, положив руку на плечо Шурки.

Шурка отрицательно качает головой. Не может быть, чтобы никого не было на полотне. Натренированная чтением тысяч документов память подсказывает ему содержание записки майора Гауффа во всех деталях. «Олимпия» стучит в голове Шурки, выстреливая буквы пулеметно, как будто под пальцами штабной машинистки. О, Шурка не умеет так выслушивать порубки, как Павло, но он знает, как шумит гигантский механизм в действии многочисленных шестеренок и шкивов, и сейчас стук «Олимпии» вливается в этот железный грохот. Шурка догадывается, что предложение майора Гауффа не могло исчезнуть бесследно. Где-то произошло зацепление, какая-то из шестеренок передвинулась, завертелась с иной скоростью, вовлекая в движение новые судьбы и перемалывая их… Механизм держится на таких гауффах, маслом ложащихся в подшипники, аккуратных и расчетливых.

— Там кто-то есть,— шепчет Шурка.— Там кто-то есть.

Павло колеблется. Как это его приятель может услышать шум на насыпи?

— Сходим? — прямо в ухо спрашивает Павло, и в голосе его — усмешка и ожидание.

— Сходим,— отвечает Шурка с покорностью человека, однажды приставленного к своему делу и не имеющего права отказываться.

— В случае чего, разговор там, будешь лежать и слушать, что они там дырдычут,— говорит Павло.— А может, я «язычка» возьму, оттащим в лес, допросишь, как и что.