Желание быть русским

Классический поэт – всегда «ловец человеков», точнее, ловец человека. И этот единственный человек – он сам. Для того мучительно и вяжется небесная сеть стихов, ибо она способна уловить мятущуюся, ускользающую, любящую душу, а вместе с ней и дух своего народа, и эпоху, в коей довелось жить поэту. Для классика традиция не груда обломков, превращенная в пьедестал, но ступени, по которым происходит тяжкое восхождение к себе. Только тому, кто постигает себя, интересны другие, интересно то, что «за стихами». Родной язык для классика не распятое лабораторное тельце, дергающееся под током натужного эксперимента, но теплая кровь, струящаяся в строчках живого стихотворения.

Классик обречен на гармонию. Наверное, поэтому, стараясь понять, Соколова, критика некогда относила его к «тихой поэзии», но если слово «тихий» и подходит к нему, то лишь в том смысле, в каком это слово подходит к названию океана. Ведь способность гармонизировать внутренний и внешний хаос бытия и есть тот изначальный дар, без которого художник никогда не достигнет горних высот, не научится врачевать души классическим стихом. Но гармония требует колоссальных затрат энергии, неведомых тем, кто пришел в литературу для самоутверждения. Источник же этой нечеловеческой энергии один – любовь.

«Стихи Марианне» не просто книга стихов о любви. Но – Книга Любви. Этим сказано все. Больше могут сказать только сами стихи.

Что еще добавить? Что поэт масштаба Владимира Соколова мог бы украсить золотую полку любой европейской литературы, но до сих пор, несмотря на многочисленные обращения, не установлена мемориальная доска на стене дома в Лаврушинском переулке, где прошли последние десятилетия его жизни… Что до сих пор не вышел его том в «Библиотеке поэта»… Что современники завистливы, а потомки забывчивы… Но поэзия Владимира Соколова вошла в наши гены, в наш культурный код, она живет в сердцах и врачует души классическим стихом.

Горний смех Задорнова

В самой смерти заложен жестокий сарказм мироздания. Человек может сколько угодно иронизировать, смеяться, даже издеваться над тем, что не нравится ему в жизни, но, в конечном счете, последняя насмешка остается за этим несовершенным бытием – смерть. И чем тоньше, острее, глубже, остроумнее, талантливее был человек – тем неестественнее кажется его кончина, подобная трагическому финалу, пришитому к искрометной комедии.

«Умер Задорнов…» – это для меня какой-то мрачный оксюморон, вроде «темного света» или «горького меда». Михаил Николаевич был не только остроумнейшим писателем и глубоким сатириком, он был законодателем русской смеховой культуры рубежа веков. Десятилетия страна смеялась «по Задорнову». Он собирал стадионы и миллионы зрителей у телевизоров. Его смех помогал одуматься, а не озлобиться, его улыбчивый голос и мудро-лукавое лицо удерживали у телеэкранов даже тех, кто выключал аппарат Зворыкина при первых звуках любых эфирных юморин, настроенных на гогот без причины и над причинными местами. Он показал и доказал: горький смех над несовершенствами – своими ли, своего ли народа и глумление над чуждой средой обитания – вещи эстетически и онтологически разные. В самой фамилии Задорнова был зашифрован смысл того, чему он посвятил жизнь: острым словом бодрить, раззадоривать народ, явно утомленный и обескураженный мрачными гешефтами своей истории, в том числе новейшей.

Обращение Михаила Николаевича к древнейшей нашей истории, к тайнам русского корнесловия свидетельствует о том, что острый взгляд писателя-сатирика имел под собой глубокое основание, уходящее в глубины родного предания. Страстно, но всегда с опорой на современные знания и факты, Задорнов доказывал, вслед за Ломоносовым и Гумилевым, что Рюрик никакой не норманн, а балтославянский князь. Писатель продолжал ту линию отечественной словесности, которую Пушкин гениально явил в стихотворении «Клеветникам России». Собственно, по большому счету и сатира Задорнова своим острием направлена против клеветников России. Прочитав или услышав Задорнова, хотелось стать лучше умнее, поднять и «украсно украсить» нашу Россию, а не бежать из нее в неведомые общечеловеческие палестины.

Мы были с Михаилом Николаевичем близки, если не по-человечески, то по-писательски. Мне, да и всем нам будет без него грустно и одиноко. Но если у насельников горнего мира есть чувство юмора, они уже, наверное, улыбаются над его мудрыми остротами, а апостол Петр, сотрясаясь от смеха, не может сразу попасть ключом (прости, Господи!) в замок райских врат. Попадет и откроет… А мы будем читать Задорнова, слушать и помнить.

Солоухин возвращается