Железные франки

Королева оперлась подбородком на полную белую руку, доброжелательно улыбнулась Альфонсо:

– Дорогой граф, я рада, что вам нравится мое вино. Приятно встретить истинного ценителя этого изумительного напитка. Скажите, есть ли что-либо, что мы могли бы сделать, что помогло бы вам смириться с потерей Триполи? Мы готовы быть разумными и уплатить за графство компенсацию или даже выделить в нем отдельный фьеф.

Кабанчик помоложе подскочил в своем кресле как ужаленный:

– Сук на иудином дереве я готов выделить!

– Ваше величество, – развел толстыми руками Иордан, – все знают, что я имею право на Триполи. Откажись я от собственного наследства, я превращусь во всеобщее посмешище. Да я скорее сдохну, чем отступлюсь!

Королева прикрыла глаза. Тратить драгоценное время разумно только на разногласия, которые могут быть разрешены убеждением или силой. Этот спор не прекратят ни уговоры, ни стращания, но сам он грозит растерзать все Заморье. Перебирая алебастровой рукой с синими прожилками висящие у пояса четки, Мелисенда со вздохом уступила:

– Пусть будет по-вашему, дорогой Альфонсо.

Отношения короля Франции и князя Антиохийского становились напряженнее с каждым днем. Все старания Констанции сгладить грубоватость Раймонда и расположить короля в их пользу оставались напрасными. Пуатье не щадил себя ради верных соратников, он был безоглядно предан друзьям, но он всегда неважно ладил с теми, кто с ним не соглашался и не поддерживал его целиком и полностью. В этом убедились бывший патриарх Домфорт, Иоанн, Левон и Жослен. Он даже Фульку не простил заигрываний с Византией. А Людовик хоть и выглядел смешным и растерянным, но заставить его что-то сделать помимо его желания оказалось труднее, чем утопить рыбу.

Из-за Алиенор даже Констанция стала недоброжелательной, подозрительной, ревнивой и мелочной. Раймонд совершенно перестал замечать ее, зато от племянницы не отходил ни на шаг. Усердно учил королеву игре в шахматы: «Ваше величество, это военная игра королей. В ней благородство иерархии, простор стратегии и изящество тактики, в ней вся необходимая воинам мудрость. Заметьте, мадам, король почти не принимает участия в борьбе, более того, он сам нуждается в защите, зато королева – самая сильная фигура, способная принимать любые решения и зачастую именно она выигрывает партию». А с Констанцией всегда играл в тавлеи и в глупых «лису и гуся» и, разумеется, не тратил своего красноречия, убеждая ее в целесообразности собственных планов.

Нет, это в Констанции говорила не одна женская ревность. Невозможно было смириться с тем, что в Алиенор он видел самостоятельную повелительницу и ради того, чтобы привлечь королеву на свою сторону, превратился в лебезящего придворного, а поддержку Констанции считал настолько обеспеченной, что за нее не отдал бы и последнего щенка в помете.

Вот и сейчас за пиршественным столом князь беседовал с французским монархом, но взгляд его то и дело обращался к Алиенор, видимо, призывая ее поддержать его план кампании:

– Алеппо, ваше величество! Алеппо – сердце империи Нуреддина. Если мы захватим Алеппо, это обеспечит нам безопасность всего севера страны, а тем самым и всего королевства!

Послушать Раймонда, так взятие Алеппо сулило обернуться приятной послеобеденной прогулкой, хотя слепая кобыла из Антиохии уже могла бы безошибочно доскакать до этого города, столько раз франки безуспешно ходили на приступ вражеской твердыни. Поистине, Алеппо стал для франков «скалой соблазна» пророка Исайи, обернувшейся в «камень преткновения». Первым еще два десятка лет назад Алеппо осадил дед Констанции Бодуэн II, и, чтобы избавиться от франков, город отдался под власть Занги – тогда еще атабека Мосула. Так у Кровавого в Сирии появилась вторая точка опоры. А когда рука раба избавила от него мир, Алеппо и дерзкую мечту завоевать империю от Армении на севере до Александрии на юге унаследовал Нуреддин. Даже сейчас, когда в Антиохии расположилось французское ополчение, тюрки осмеливались кружить неподалеку.

Раймонд оказался не единственным, кто твердо знал, что следовало предпринять французскому монарху. Со всех сторон Людовика завалили просьбами и ходатайствами: Жослен, не смевший появляться в Антиохии после того, как заключил позорное перемирие с Нуреддином, через посредников увещевал крестоносцев отбивать Эдессу; граф Триполийский, напирая на родство с Капетингами, требовал вернуть ему крепость Монферран; из Иерусалима в Антиохию спешил патриарх Фульхерий, и можно было не сомневаться, что у Латинского королевства тоже имелись собственные победоносные планы. От обилия настойчивых советов король окончательно впал в нерешительность, и единственным его неизменным намерением оставалось исполнение данного им обета помолиться в святых местах Иерусалима.

Но у многих французских рыцарей имелись веские причины желать христианскому оружию сокрушительных побед и территориальных завоеваний – их безземельные младшие сыновья. Очень воинственным, например, оказался многодетный Тьерри Фландрский.