Железные франки

Все они на поле боя без колебаний отдали бы жизнь за своего сюзерена, но в мирные дни верные соратники еще охотнее соревновались за право обыгрывать своего доверчивого и щедрого сеньора в кости и зернь. Впрочем, обязанность шамберленов, бальи и прево – залатывать финансовые прорехи, принцу негоже проявлять бережливость, он обязан мочь или хотя бы производить впечатление, что может осчастливить всех, достойных его милостей. Щедрость – привилегия истинного государя.

Раймонд усмехнулся:

– Видите, Констанция, отвагу и верность моих рыцарей? Таких сорвиголов у меня три сотни, и преданность каждого необходимо вознаграждать, а в Киликии нас ждут плодородные земли и богатые города.

Как быстро и ретиво втянулся Пуатье в вечное развлечение всех властителей Антиохии – покорение Армянского царства! Констанции боялась за него, потому что она трусиха и не могла забыть, что именно в Киликии сложил свою голову ее отец, но ведь Мэтью и Бертран – опытные воины, и, конечно, князь лучше нее разбирается в вопросах войны и мира.

– Монсеньор, я буду молиться за вас и просить у Господа мира и спокойствия, – пообещала Констанция свою поддержку.

– Молитесь не за мир, а за нашу полную победу, мадам! – Раймонд закинул голову, за которую волновалась Констанция, опустошил кубок, вытер губы тыльной стороной руки. – Вот и патриарх готов за меня молиться, лишь бы я воевал подальше и не мешал бы ему в Антиохии. Не сомневаюсь, что его заступничеством нам на том свете уготованы лучшие места. Жалко только, что молиться за нас все умеют, а вот лечить моих воинов, чтобы они не так быстро туда попадали, не умеет никто.

Лекарем при ополчении служил бестолковый отец Фернан, который даже у умирающего с пробитым черепом проверял цвет крови и нюхал мочу, но от его пиявок и клизм раненым оказывалось мало пользы. Раймонд уже не раз жаловался, что попавшие в руки отца Фернана солдаты хоть и обеспечены своевременными заупокойными литаниями, но неизменно в них нуждаются, исправно пополняя кладбище за городской стеной свежими холмиками.

Виночерпий снова разлил вино по кубкам. Оруженосец Раймонда Юмбер де Брассон затянул нараспев «Песнь о Роланде». Многие наизусть знали повествование о подвигах двенадцати паладинов Шарлеманя, и когда юноша воскликнул: «В засаду сели мавры в горной чаще, четыреста их тысяч там собралось. Увы! Французы этого не знают!» – Раймонд, а с ним и все остальные, не раз попадавшие в сарацинские засады, в едином порыве завершили тираду: «Аой!» Де Брассон продолжил рассказ, и каждый раз, когда отважный Роланд отказывался трубить в свой рог Олифант, дабы никто не заподозрил его в трусости, сердце Констанции сжималось от ужаса, надежды, сострадания и гордости.

Пусть каждый рубит нехристей сплеча,Чтоб не сложили песен злых про нас.За нас Господь – мы правы, враг не прав.А я дурной пример вам не подам.

– Аой! – снова согласно подхватил хор мужских голосов, уж очень точно в песне рассказывалось, почему даже самый робкий из них был готов погибнуть, но не дрогнуть в бою на глазах у товарищей и Господа.

Сидящая рядом Изабель дю Пасси, лучшая и единственная подруга княгини, бесстыже пожирала красавчика Юмбера осоловелыми глазами, Констанции пришлось пихнуть забывшуюся девицу в бок. Изабо сглотнула и поспешно выпрямилась, но Констанцию она не проведет: вряд ли дю Пасси так взволновалась из-за Роланда, погибавшего в Ронсевальском ущелье. Делая вид, что не замечает взгляда Изабо, Юмбер медленно и торжественно завершил песнь:

К Испании лицо он повернул,Чтоб было видно Карлу-королю,

Когда он с войском снова будет тут,Что граф погиб, но победил в бою[1].

Отзвучало последнее, грустное, торжественное «аой» и воцарилась тишина. Словно освободившийся от морока, Раймонд встряхнулся, резко отодвинул скамью, отошел к камину и уставился на огонь. Тоскливый взгляд Констанции невольно потянулся за князем, как тянется веревка за вырвавшейся на свободу собакой. Очень скоро к Пуатье подошли прочие шевалье, послышался смех. Потихоньку переместились к веселому кружку и некоторые дамы. Их гогот доносился до полупустого стола и ранил, словно они издевались над ней. Рядом с княгиней остались лишь старики, да нетерпеливо ерзала Изабо. Подруга так усердно ловила разговор молодых придворных, что можно было не сомневаться – если бы вертихвостка смела, она бросила бы Констанцию и вприпрыжку поскакала бы развлекаться. Дю Пасси вздохнула так, что послышался треск шнуровки на талии, и жалобно заныла:

– Пойдем к ним, Констанция? Ну что мы тут с дамой Филоменой тухнем?