Железные франки

А все остальное бремя забот без жалоб несла Констанция. Пуатье во всем мог смело положиться на «свою разумную и добросовестную княгиню». Секретари приносили ей на подпись приказы и документы, начерченные на свитках из овечьей кожи, бережно разворачивали пергаменты, невнятно бормотали в бороды скупые пояснения – шла ли в хартии речь о даровании привилегий рыцарям или о новых повинностях горожан и торговцев. Показывали, где ставить подпись. Княгиня обмакивала заостренное перо в чернила из вываренной древесной коры, старательно выводила свое имя и титул, аккуратно выдавливала на воске княжескую печать. Ее личный секретарь, армянин Севак, который был помоложе и подобрее суровых Ираклия и Феофана, подавал ей прошения о помиловании, и Констанция никогда не отказывала с легким сердцем.

– Ваша светлость, зачем вам самой так надрываться? Пусть мажордом мелочами занимается, – Изабо по-прежнему пыталась отбиться от любого поручения, – лилии полевые не трудятся, не прядут, неужто мы хуже?

В последнее время Изабо перестала обращаться к княгине по имени. Снова и снова Констанция просила подругу быть с ней прежней, смело называть запросто, та послушно, опустив ресницы, кивала, пухлая нижняя губа чуть вздрагивала, но затем слух Констанции опять резали вежливые, отстраненные «ваша светлость» и «княгиня». Эта перемена задевала. Констанция знала бы, как справиться со злобой или дерзостью, но Изабо не умела злиться, она только научилась быть несчастной и раздирать сердце своей госпожи постоянной меланхолией. Оставалось надеяться, что их дружба восстановится, когда девица дю Пасси найдет себе жениха.

– Изабо, то лилии полевые, а мы, какие же мы полевые, мы всего лишь геральдические.

Молодая княгиня и сама предпочитала танцы сетованиям шамберлена, но не могла придумать иного способа стать такой же равноправной правительницей, как королева Мелисенда, повелевавшая Латинским королевством наравне с королем Фульком.

Поэтому Констанция добросовестно следила, чтобы придворные не ссорились, челядь не ленилась, все соблюдали свой христианский и вассальный долг, чтобы растущие при дворе дети, пажи и оруженосцы учились и помогали взрослым, и жизнь семьи, замка, города и государства текла ровно, осмысленно и без помех.

Но стоило разразиться хворям, и существование скатывалось в неуправляемый хаос. Поэтому, когда придворный медик попросил аудиенции, Констанция приняла Ибрагима незамедлительно и очень любезно.

– Светлейшая моя повелительница, позвольте вашему рабу возблагодарить вас за ваши нескончаемые милости и обратиться с нижайшей просьбой – разрешите своему недостойному слуге отбыть из Антиохии с ближайшим караваном.

– Вот как… – растерялась Констанция. – Куда же вы собрались?

– Если будет на то милость Аллаха, я надеюсь добраться до Дамаска.

Она спасла Ибрагима от возмущенной толпы, предоставила ему завидную должность, щедро платила ему, а теперь неблагодарный магометанин надеялся, что Аллах поможет ему бросить страждущих и раненых Антиохии на произвол судьбы? Немало рыцарей поклялись бы муками Спасителя, что только умение неверного сохранило им руку или ногу, не говоря уже о коликах дамы Филомены, которые смог облегчить лишь египетский лекарь! Нет, он стал совершенно незаменимым! Однако можно заставить землепашца пахать, можно даже солдата заставить воевать, но как заставить лекаря исцелять?

– Люди скажут мне, что ничего другого я не могла ожидать, что мусульмане неблагодарны и не имеют понятия о верности, но я не буду так думать, уважаемый ибн Хафез. Я никогда не пожалею, что сумела спасти вас. Наверное, причина в том, что ваша вера запрещает вам лечить христиан, да?

Старик замешкался, засопел, привычным жестом вцепился в бороду:

– О, справедливая и могущественная госпожа, которой я обязан своей недостойной жизнью, ваши слова заставляют меня устыдиться. Нет, многоуважаемая властительница, моя вера тут ни при чем. Аллах запрещает лекарям наносить вред больным, и долг истинного врачевателя – облегчать страдания каждого, кем бы он ни был.

– Тогда в чем же дело, уважаемый ибн Хафез? Может, мы скупо вознаграждаем вас, или с вами плохо обращаются? – Княгиня бросила взгляд на даму Филомену. Всякий, имевший дело с этой женщиной, мог бы обрести неодолимую тягу к дальним странствиям.

– Светлейшая и великолепнейшая повелительница, вы спасли мою жизнь, и ваша щедрость не заслужена мной. Моя благодарность вам безмерна. Но даже лучший медик не может победить собственную дряхлость. Пока не поздно, я хочу позаботиться о будущности своей внучки Фатимы. Когда-то я свел знакомство с эмиром ибн Мункызом из Шейзара, посетившим Александрию. Эмир Усама, мой единоверец-шиит, человек начитанный и мудрый, черпал наслаждение в наших беседах. Оказалось, что он стал правой рукой нового атабека Дамаска Муина ад-Дина Унура. До эмира Усамы дошло известие о том, что я прибыл в Сирию, и, вспомнив о своем недостойном собеседнике, благородный эмир предложил мне место лекаря при дамасском дворе, иншаллах.