Железный Хромец

Многие из собравшихся подумали, что они, в сущности, придерживаются той же точки зрения, и порадовались, что в амбаре темно и нет опасности, что эти мысли будут прочитаны по их лицам.

– Я побывал в гостях у ферганских и бухарских повелителей денег, – вступил в разговор Хурдек и-Бухари, – все они на словах сочувствуют тем прекрасным мыслям, которые проповедуем мы, они готовы искренне оплакивать нас, когда мы погибнем, но помощь их остается лишь в их словах.

– Они хуже предателей, ибо внушают надежды, которым не суждено сбыться. А деньги свои они хранят для того, чтобы при появлении чагатаев с их помощью смыть с себя обвинение в сербедарстве. Вы это понимаете? – Голос Маулана Задэ становился все более раздраженным.

– У нас нет другого выхода. Аллах так сказал, а я слышал, – заявил вдруг Абу Бекр.

Собравшиеся внутри амбара были смущены этим непонятно к чему относящимся заявлением даже больше, чем жесткими речами соратников старосты квартала трепальщиков. Торговцы и ремесленники были готовы доверять Абу Бекру в большей степени, чем двум молодым, горячим людям, склонным требовать невозможного и мечтающим о немедленном осуществлении своих требований. Абу Бекр был человек солидный, его дочери вышли замуж за людей состоятельных, а сыновья славились умеренным поведением и трудолюбием. Ах, если бы такой уважаемый человек умел выражаться как-нибудь попонятнее!

Надо сказать, что соратники верховного трепальщика хлопка тоже не сразу и не до конца поняли, что именно имеется в виду. И что вообще значат слова: «Аллах так сказал, а я слышал»? Не присваивает ли благородный Абу Бекр себе пророческую роль? Не надо бы этого делать, дабы не смущать пугливые души правоверных, этих заплывших жиром благополучия трусов.

Маулана Задэ первым догадался, к чему клонил отец семейства.

– Вы поняли, что сказал благородный Абу Бекр? – с веселой угрозой в голосе спросил он пропитанную сомнениями и смущением темноту.

Никто не ответил ему.

– Он сказал: у тех, кто не отдаст сам, мы придем и возьмем. Не может считаться преступником тот, кто вынимает камень из забора, окружающего дом жадного менялы, для того чтобы поместить этот камень в стену, которая защитит город.

Своей образной речью Маулана Задэ не добился нужного эффекта. Чайханщик наклонился в темноте к водоносу и тихо спросил:

– Они что, заборы собираются разбирать?

Вдоль стен амбара прокатился тревожный шепоток, из уст в уши вливались вопросы и поглупее того, что пришел в голову старому чайханщику. Все были окончательно сбиты с толку. Ведь сказано: не заботься о красоте своей речи, а заботься о ясности в голове того, кто эту речь слушает.

Неизвестно, чем бы завершилось тайное собрание, когда бы одному мудрому от природы и медлительному от нее же брадобрею не удалось соединить в голове нити всех сегодняшних разговоров, что вылилось у него в довольно разумное предложение:

– Что-то рано мы беспокоиться начали. Кто это сказал, что эмиры уже бросили нас? Может, скачут они сейчас на битву с кровавым Ильяс-Ходжой? Нехорошо тогда звучат наши сегодняшние речи. Аллах молчит, но видит нашу торопливость.

Трудно было возразить что-то на это, хотя Маулана Задэ и пытался. Изощренный в казуистике беспредметных споров, он мог бы доказать, что отсутствие сведений о предательстве Хуссейна и Тимура неопровержимым образом свидетельствует о том, что грязное предательство состоялось. Но для этого нужна была другая аудитория, привыкшая наслаждаться тонкими изгибами и неожиданными поворотами мысли. А здесь собрались люди все больше примитивные, верящие в то, что можно пощупать, но не в то, что выглядит твердым в словесном описании.

Одним словом, мысленно шипя от ярости и обливая свое жесткое торопливое сердце коричневой кровью отдаляющейся мести, пришлось Маулана Задэ признать свое временное поражение.

– Хорошо, – сказал он, – хорошо, сегодня мы разойдемся по домам. Но что будет тогда, когда вы сами увидите, что мы не можем больше доверять этим степнякам?

Озадаченное молчание в ответ. Какой смысл задумываться о расстройстве желудка, который, может быть, нечем будет наполнить?

– Я спрашиваю, вы подчинитесь мне, если я окажусь прав?

Все еще не до конца понимая, чего от них так настойчиво добиваются, ремесленники и торговцы, водоносы и писцы, сытые по горло сидением в пыльном, душном амбаре, сказали, что да, подчинятся. Скорей бы на воздух, в чайхану, к ароматной баранине и свежезаваренному райскому напитку! Пусть этот таинственный и бесноватый ученик богословов считает, что они приняли его условия, что бы эти условия ни значили.

Абу Бекр тоже понял, что разговор окончен, и крикнул охранникам, стоявшим с обнаженными саблями у выхода из амбара:

– Пусть идут!

Порыв свежего ночного ветра влетел в растворенные ворота и поднял целый смерч легкой хлопковой пыли. Так получилось, что больше всего от этого порыва досталось Маулана Задэ. И глаза и рот его оказались забитыми летучей гадостью. Если бы в амбаре было светло, можно было подумать, что Маулана Задэ плачет, так слезились его глаза. Если только вообще его можно представить плачущим.