Железо, ржавое железо

К обеду она перестала плакать и проглотила жилистый бифштекс. С продуктами становилось все хуже из-за нападений немецких подводных лодок на торговые суда. Выпив две чашки крепкого чая, она поплакала еще. Но слезами горю не поможешь. Надо действовать. Дом предков теперь принадлежит ей. Продать его, что ли, и уехать в Петербург, который теперь Петроград? Она знала валлийский и, делая покупки на Хай-стрит, болтала на нем с местными продавщицами, овдовевшими раньше нее и в знак своего вдовства одетыми в черное. По-английски она говорила уже свободно, но только с теми, кто валлийского не знал. Итак, решено: надо ехать к родственникам в Петроград, если только в это ужасное время туда можно добраться, а там видно будет. Если она не уедет, налетят эти жлобы, родственники мужа. Они уже дважды заявлялись, все четверо, узнать, не убили ли еще, и обнюхивали каждый угол дома, а в ответ на ее гостеприимное:

– Ydych chil eisiau te?[22] – ответили:

– Мы по-русски не понимаем, детка.

Запереть дом и уехать, может, и навсегда. Время покажет.

Людмила утерла слезы, умылась, припудрилась, надела черную шляпку с узкими полями, потертую соболью шубку, доставшуюся от матери, и под моросящим дождем пошла на станцию. Стараясь скрыть свое горе, улыбнулась на прощанье малышу миссис Эванс. Купила билет до Кардиффа с пересадкой в Ньюпорте. В поезде ее охватило подлое чувство полной свободы: деньги на ее имя лежат в банке, чековая книжка и британский паспорт, гарантирующий защиту британской короны в любых странствиях, – в сумочке. Русский царь очень похож на английского короля, но какая от него защита? Несмотря на молодость, русских она знала не понаслышке.

Кардиффский поп, чернобородый отец Кирилл, посочувствовал ей и сказал, что, возможно, это и неплохо – съездить в Петроград, чтоб отвлечься от горьких мыслей, хотя одному Господу ведомо, что там сейчас творится. Над родной землей сгущаются тучи, народ все громче требует хлеба и ропщет на бездарное правительство и генералов. Сам он считает Южный Уэльс вполне безопасным и уютным уголком, да и валлийцы как русские: истеричны и любят приврать. Он порекомендовал ей одно норвежское пароходное агентство возле пристани – лучше путешествовать на нейтральных судах. В темной и пыльной конторе, увешанной истрепанными рекламами давно стоящих на приколе норвежских судов, норвежец, женатый на валлийке, вытащил на свет погребенное под кипой бумаг расписание. У него был нервный тик, левая щека дергалась с регулярностью метронома.

– Есть место, – сказал он, борясь со щекой, – на сухогрузе «Священный Грааль». Уходит на будущей неделе из Ньюкасла в Копенгаген, Стокгольм и Петроград. Берет всего двенадцать пассажиров, можно прямо сейчас заказать билет по телеграфу.

Она заплатила чеком и старательно вывела LJones. Ничего русского, надпись четкая, как гравировка на надгробии.

Вернувшись в Блэквуд, она пошла на почту и оставила заявление с просьбой пересылать все письма к ее тетке Анне Григорьевне Лихутиной по адресу: улица Мизинчикова, 32, Петроград, Россия.

– Чудной адрес, нелегко запомнить, – заметила почтальонша.

Людмила написала адрес печатными буквами на конверте – латиницей и кириллицей. Какой почты она ждала? Последнего письма со словами: «Я иду в бой, храня память о твоей любви и красоте в своем сердце»? Завещания с чековой книжкой? Официального извещения: «Ваш муж не погиб, простите за досадную ошибку»? Денежной компенсации от правительства, пославшего Дэвида на бойню?

Она доехала до Ньюкасла в грязном, еле тащившемся поезде, набитом обессилевшими солдатами с пустыми, равнодушными глазами. Впрочем, нашелся один матрос с надписью «Крейсер Ее Величества «Герой» на бескозырке, попытавшийся за ней приударить. В Ньюкасле говорили на странном английском, и ей удалось отыскать свой пароход только к вечеру. Стюард, похожий на альбиноса, проводил ее в каюту. Ей предстояло долгое и тяжелое плавание с однообразным меню: тушеная дичь, рыба и akvavit.[23] Среди пассажиров были двое печальных русских в трауре, один из них с вечно плачущим, должно быть, недавно осиротевшим ребенком. С Людмилой они не заговаривали. Капитан «Священного Грааля» с желтой раздвоенной бородой за столом приборами не пользовался, ел пальцами. Однажды ночью она услышала, как он пыхтит у дверей ее каюты. Холодным утром б марта 1917 года судно причалило в петроградском порту.

Обшарпанный лихач доставил Людмилу на улицу Мизинчикова, рядом с Фонтанкой и Невским проспектом. По воспоминаниям детства, город либо лежал под снегом, либо томился от белых ночей. Сыпал редкий снежок на фоне красного зимнего заката, люди напоминали толстые свертки, изо рта у них валил пар. На улицах стояли длинные хлебные очереди, но хлеба Людмила не видела. Из труб робко поднимался жиденький дымок.