Жемчужный узел

Добрыне хватило ума уйти. То ли он рассказал о её состоянии остальным, то ли они догадались сами, но больше Лизавету в тот вечер никто не трогал.

Гнев её без сторонних вмешательств постепенно сошёл на нет, сменившись обидой и тоской. Свернувшись клубочком на кровати, она обняла себя, погладила по плечам, пытаясь представить, что это делает кто-то другой. Но кто? Отец продал её водяному, Лад оказался предателем, Добрыня с Любавой пусть и не лгали, но утаивали истину. Мама была долгие годы мертва.

Лизавета осталась одна, и только она могла себе помочь.

С этой мыслью Лизавета уснула, и с ней же встретила следующий день. Стоя у окна и глядя на занимающийся рассвет, она размышляла, что может сделать в сложившихся обстоятельствах, и вновь и вновь приходила лишь к двум возможностям.

Первая — остаться жить в Карасях, переждать следующие три года. Вторая — взять всё в свои руки и попытаться выбраться отсюда как можно раньше.

Ещё вчера она предпочла бы первый вариант. Лизавета почти не сомневалась, что, ведомые чувством вины, Добрыня и Любава согласятся приютить её даже на такой долгий срок. Лад тоже вряд ли будет настаивать на том, чтобы она стала его прислужницей, как было сказано в их с отцом договоре. Судя по всему, это было необязательным пунктом — иначе уговор был бы уже нарушен, земля разверзлась, а великие боги покарали их всех вместе взятых.

Вот только выбрать первый вариант означало потворствовать лицемерию. Лизавете пришлось бы три года притворяться, что всё нормально: она не так уж обижена на Добрыню, не сердится на отца, чудесно чувствует себя в деревне на краю света без своих подруг и вещей, без возможности прогуляться по городу и посетить какой-нибудь захудалый приём или бал…

Но она не хотела носить маску — не здесь, не с этими людьми или нелюдями. А ещё она не хотела сдаваться и просто ждать: о, Отец, да она сойдёт с ума от одной этой перспективы!

Так что, если подумать, никаких двух вариантов у Лизаветы не было. Она сделает всё, чтобы выбраться из проклятых Карасей раньше назначенного срока. И всё — значит, всё.

Когда Лизавета, собранная и причёсанная, вошла в зал трактира, Добрыня заметно приободрился. Он даже сумел изобразить радушную улыбку и открыл рот, чтобы предложить ей сытный завтрак, стакан воды или ромашковый отвар, от которого Лизавету уже начинало тошнить.

Она не дала Добрыне сказать и слова:

— Вы видели Лада или Ингу?

— Что? — о, а вот теперь он растерялся вполне правдоподобно.

— Или мне называть их водяным и его приспешницей?

— Лизавета…

Теперь в голосе Добрыни прорезались нотки неодобрения. Чувство вины, которое Лизавета с утра заталкивала в самые глубины своего сердца, вновь попыталось высунуться. Она сильнее сжала кулаки, заставляя ногти больно вонзиться в ладони. Боль отрезвляла.

— Попросить у меня прощения вы сможете и потом: судя по всему, мы будем регулярно видеться ближайшие три года. Поэтому давайте сейчас не тратить время на это. Вы видели Лада, Ингу, Ольгу или ещё кого-нибудь, о ком мне следует знать?

Добрыня тягостно вздохнул. Лизавете пришлось прикусить внутреннюю сторону щеки, чтобы и в этот раз сдержаться и не рассыпаться в извинениях. С ней обращались и хуже — они строили козни, продолжая мило улыбаться.

— Нет. Но я видел твоего отца.

Лизавета застыла. Краски сошли с её лица. Рот открылся, брови беспомощно вскинулись, в голове застучало: «Нет, нет, нет». Она забыла — сегодня как раз истекли три дня, за которые можно было добраться до Карасей из «Медвежьего угла». Что ещё страшнее, она совсем забыла о том, что рано или поздно придётся объясниться с отцом. Каково будет посмотреть ему в глаза и сказать: «Ты умрёшь, если я уйду отсюда, и ты сам в этом виноват»?

— Я сказал, что ты ушла рано утром, и я не знаю, куда. Он ждёт тебя на крыльце, так что будет лучше, если ты выйдешь через заднюю дверь, обойдёшь дом и…

— Нет. Пусть знает, что ему вы тоже солгали.

Прежде, чем Добрыня успел возразить, Лизавета круто развернулась и направилась к выходу так быстро, чтобы не успеть почувствовать страха перед встречей с отцом. Видит Бог, она была в панике.

Отец, как оказалось, тоже. Он нервно вглядывался куда-то вдаль, ища Лизавету в каждой проходившей мимо женщине, но на звук распахнувшейся двери резко обернулся. Лицо его, до сих пор полное волнения и надежды, отразило невероятное облегчение — и мгновение спустя Лизавета оказалась в крепких объятиях.

— Я так рад тебя видеть!..

— Да, я тоже…

Отец отстранился, чтобы её рассмотреть. Сам он выглядел уставшим: гнал, наверное, во весь опор, — но к усталости примешивалось ещё и счастье. В отличие от Лизаветы он пока верил, что их история может закончиться хорошо.

— Я так беспокоился, когда ты… — отец не договорил.

Словно не в силах поверить, что Лизавета настоящая, он продолжал во все глаза глядеть на неё, прикасаться: сначала сжал плечи, затем — стиснул тонкие пальцы. Он не заметил, что она не пожала его руку в ответ, что улыбнулась лишь коротко, вымученной, а отнюдь не довольной улыбкой.