Жемчужный узел (СИ)

Начать с того, что это был дом на дереве. Почему-то у Лизаветы в голове не укладывалось, что грозный леший выбрал себе вместо жилья мечту любого мальчишки. Но, конечно, это был не обычный хлипкий шалаш, уместиться в котором могла от силы пара ребят. Нет, дом был большим и надёжным, а потому на ветвях держался исключительно чудом. Даже самый могучий дуб вряд ли вынес бы вес настоящей избы о четырёх комнатах.

Когда Лизавета осторожно ступила на кажущийся таким ненадёжным пол, он даже не скрипнул.

— Располагайся, чувствуй себя, как дома, — проговорил леший, удаляясь куда-то в дальние комнаты. — Переночуешь сегодня у меня, придёшь в себя, а завтра со свежими силами…

Что, по его мнению, она должна была сделать завтра, Лизавета не расслышала. В нерешительности потоптавшись на пороге комнаты, она наконец поняла, что хозяин ушёл надолго, и всё же шагнула внутрь. Сердце кольнуло узнаванием: дом был едва ли не зеркальным отражением Ольгиной избы на берегу озера. Если подумать, ведь кто-то должен был ту избу сложить?

— Тебе чаю налить или чего покрепче?! — раздалось издалека.

Она едва не поддалась искушению и не выбрала второе. Ужасно хотелось забыться — и забыть всё, произошедшее за день. Мысли об Инге и Яре больше не вызывали слёз, а лишь наваливались на плечи тяжёлым грузом. Лизавета вдруг отчётливо почувствовала усталость: веки на мгновение опустились, колени едва не подогнулись — повезло, вовремя упала на край лавки.

— Понятно, водички, — сделал вывод невесть откуда появившийся Лесьяр. — На, пей давай. И дыши.

Лизавета послушно поглубже вдохнула. Выдохнула, подняла глаза на склонившегося над ней лешего. Тот выглядел неуместно заботливым — словно она не свалилась на него ворохом проблем.

— Пошли. Пошли, спать тебя уложу, — он уговаривал, но не трогал.

Побуждаемая добрым голосом, Лизавета медленно, опираясь о стол, поднялась. Поплелась за Лесьяром дальше по коридору, приятно светлому после подводного княжества. Здесь, в лесу, солнце было повсюду — просачивалось даже сквозь самые густые кроны, переливалось через подоконники, как мёд. Лизавета грелась в его тепле, наслаждалась ощущением жизни. Владенья Лесьяра принадлежали Нави, но не смерти.

— Ложись, — простые указания лешего помогали, снимали необходимость думать.

Лизавета покорно опустила голову на подушку, завернулась в мягкое одеяло. Невольно зевнула — и улыбнулась, вспомнив, как ей когда-то учили сдерживать зевки или хотя бы прикрывать рот ладонью. Те времена, когда этикет имел значение, казались далёкими и бессмысленными. Вот бы таким же далёким назавтра оказался и этот день…

— НЕТ! — Лизавета, вскрикнув, села на кровати.

Грудь её тяжело вздымалась, горло саднило, будто от долгого крика. Щека была мокрой от слёз, они же пропитали подушку. Простыня сбилась, одеяло, перед сном казавшееся таким уютным, было отброшено в сторону. Не нужно было иметь семи пядей во любу, чтобы понять, что мучило Лизавету в забытьи.

— Так себе пробуждение вышло?

Она вскинула голову — в дверях стоял, скрестив руки на груди, Лесьяр. Под его спокойным взглядом вдруг захотелось спрятаться, по-детски, закрыв лицо руками. Словно он ещё не увидел влажные дорожки на её щеках.

— Да, вопила ты знатно. Но это ничего, всё пройдёт, дай только время.

Её так и подмывало поспорить, но что-то в тоне Лесьяра подсказывало: он знает, о чём говорит. Интересно было лишь, сколько времени потребовалось ему, чтобы избавиться от кошмаров.

— Предложил бы тебе ромашки, но слышал, ты её на дух не переносишь. Хотя… у меня пустырник, кажется, есть, — леший говорил отчасти с самим собой, бормотал под нос, почёсывая бороду. — Мяты ещё можно добавить…

Почти не прислушиваясь, Лизавета медленно спустила ноги на пол. Платье, в котором она спала, оказалось безнадёжно измято, волосы — спутаны. Она попыталась расчесать их пальцами, но запуталась в колтунах, и вдруг покраснела. Всё же кое-что от прежней Лизаветы ещё осталось: ей было ужасно неловко предстать в таком виде перед Лесьяром.

— Чего сидишь, мелочь? — тот как будто вспомнил о её существовании. — Сходи, умойся, сразу повеселее станешь. И в большую комнату иди, будем тебя в чувство приводить.

Приводить в чувство в понимании лешего означало всучить в руки щётку для волос, усадить перед засаленным зеркалом и заставить посмотреть на себя — взлохмаченную, с высохшими листиками в волосах, красными от слёз глазами и чуть опухшим спросонья лицом.

Увидев отражение, Лизавета ойкнула и тут же принялась распутывать длинные лохмы. Лесьяр не мешал: сидел себе на другом краю комнаты, поглядывал в окно, попивал чай. Он звучно прихлёбывал — и это был единственный шум, нарушавший тишину утра, пока Лизавета перебирала пряди, развязывала узелки локонов, проводила щёткой по длинным волосам. Дело это неожиданно успокаивало. Повторявшиеся движения притупляли разум, а вместе с ним и переживания. Там, в залитой светом комнате день спустя после смерти подруги, любви и собственных идеалов Лизавета вдруг ощутила… да, пожалуй, умиротворение. Потому как, что бы ни случилось, а время продолжало идти.